Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Мне очень нравится, — наконец произносит она. — И для меня очень важно, что ты отдаешь ее мне».
А потом происходит одно из двух.
Либо он делает ей предложение руки и сердца — и она все портит.
Либо не делает и не собирается.
* * *
В мае 1983 года я звоню домой, чтобы поделиться с родителями новостью.
Мы с моим женихом держим вместе телефонную трубку, стоя в залитом солнцем проеме балконной двери.
Мы живем во Французском квартале в Новом Орлеане[31], мы оба репортеры в газете Times-Picayune — он занимается расследовательской журналистикой, я — медицинской.
Он черный. Я белая.
Он совершенно точно уверен, что мне лучше подождать и сообщить все родителям лично. Но я не понимаю его опасений. Мне двадцать семь лет. Я люблю своих родителей. И не могу больше ждать.
Я делаю вид, что ничего не понимаю.
Трубку поднимает отец, я сообщаю ему, и он говорит: «Да это лучшее, что ты могла мне сообщить, дорогая. Если бы мне самому пришлось выбирать себе зятя, я бы тоже выбрал этого парня». Я слышу, как он бежит по ступенькам наверх, в мамину комнату.
К моему изумлению, когда я сообщаю новость ей, молчание на другом конце провода затягивается, и я начинаю нервничать. И эта женщина когда-то пичкала меня книгами Элис Уокер[32], Ричарда Райта[33], Тони Моррисон[34]; именно она привела меня однажды на Бродвей смотреть премьеру спектакля For colored girls who have considered suicide / when the rainbow is enuf[35]. Может, конечно, это я все неправильно поняла.
Наконец она произносит: «А как быть с детьми?»
Мне двадцать семь. Я делаю вид, что ничего не понимаю.
«А что с детьми? — отвечаю я бесцеремонно, чувствуя, как закипаю. — Бить мы их не будем».
В 1949 году Билл Риверз едет в Париж, где встречает американку выдающегося ума, с притягательной улыбкой. Ее зовут Бетти Джо Робертс. У нее степень магистра по английскому языку и стипендия Фулбрайта, благодаря которой она и оказалась в Сорбонне. Она белая. Представьте себе, что он водит Бетти Джо в Les Deux Magots[36], где писатели, художники, музыканты из разных стран, черные и белые, пьют прекрасное дешевое французское вино. Она идеально вписывается в это место, смеется с гостями, а стоит ей что-нибудь рассказать — и все замечают, как она умна и как с ней весело. Повторяется та же история, что и с Эрикой у Стэнли, только теперь все еще лучше, потому что это Париж, и он чувствует, что его артистическая жизнь распускается, как редкий цветок, расцветающий по ночам.
Один из художников-экспатов говорит: «Об Эрике ничего не слышно?» — и приобнимает Бетти Джо, которая не тратит времени на глупое беспокойство о том, что не находится в ее непосредственной близости.
«А то мы потеряли связь», — добавляет он.
Когда он делает Бетти Джо предложение руки и сердца, она не спрашивает: «А как быть с детьми?»
Но из-за того, что во Франции межрасовые браки запрещены, в 1951 году они садятся на корабль и плывут в Англию, где и женятся. Сначала у них рождается сын, потом дочь. Чудесная темнокожая малышка, как сообщает журнал Jet. Удается ли ей по-прежнему посещать занятия в Сорбонне? Билл теперь так лихо орудует краской, накладывая густыми мазками янтарно-желтый, голубой, приглушенно-зеленый, что некоторые его холсты просто невозможно свернуть и отправить обратно домой.
В одном из некрологов по случаю ее смерти было написано, что, когда Бетти Джо спросили о парижских годах, предшествовавших их разводу, она охарактеризовала то время как «бедность, красоту и счастье».
Похоже, он никогда и не предлагал руку и сердце моей матери.
* * *
Маме есть чем еще поделиться. Она решается рассказать об этом, когда моему сыну исполняется десять, и я снова остаюсь один на один с ней в ее кабинете, забитом всякой ерундой.
Однажды, когда она гуляла по Нью-Йорку много лет спустя после того, как они с отцом переехали из Виллиджа, кто-то вдруг окликнул ее по имени. Ей навстречу шел Билл Риверз, он узнал ее и был очень рад видеть.
— Наши взгляды встретились, — рассказывает мама. — Он тут же понял, что я его узнала. Но я остудила его пыл, сделав вид, что первый раз его вижу, и прошла мимо.
Меня пронзает боль, как будто человек, которого она проигнорировала, — это я или она сама.
— Но почему? — едва сдерживаясь, спрашиваю я.
— Не знаю, — отвечает она. — Мне теперь так стыдно за свое тогдашнее поведение.
— Ты прекрасно знаешь, почему, — думаю я. — Конечно же, ты знаешь.
— Можно попытаться найти его, — предлагаю я. — Можно навести справки.
Она закрывает рот рукой.
— Это было бы слишком болезненно для меня, — отвечает она. — Пожалуйста, не надо.
Я даю ей слово.
Я не буду ничего предпринимать.
Я никогда ничего не предпринимаю.
Билл Риверз умрет в 2002-м. Но я узнаю об этом лишь спустя годы.
За год до смерти Эрики (ей восемьдесят четыре, а мне пятьдесят семь) я задаю ей личный вопрос. Лучше бы я этого не делала.
— Ты так часто говорила о Билле Риверзе, — говорю я. Мама, сидящая в инвалидном кресле, смотрит на меня с оживлением. — Он подарил тебе картину. Вас связывала потрясающая… дружба. Я часто о вас размышляла.