За дело Шуэрер взялись несколько благотворительных организаций, включая аристократок из «Дамской санитарной ассоциации» (Ladies’ Sanitary Association). Одна из ее членов, мисс Николсон, еще до гибели девушки посещала чердаки и цеха, где производили искусственные цветы. Благотворительница опубликовала шокирующий рассказ о полуодетых и полуголодных маленьких девочках, собирающих в мастерских листья и цветы в букеты. Она видела их с повязками на руках из-за «какой-то кожной болезни»[198]. Николсон писала, что одна из девочек упорно отказывалась продолжать работать, поскольку маленькая мастерица видела, что у ее подруг носовые платки в крови. Ее «заставляли работать с зеленой краской… пока ее лицо не покрылось язвами», и она чуть не ослепла. Автор статьи обращала внимание на то, что юные работницы мастерских не имели ни малейшего представления о природе и свойствах красок на основе мышьяка. Помимо кожных заболеваний, краски «вызывали у девушек жестокую простуду»[199]. После гибели Шуэрер Дамская санитарная ассоциация заказала доктору Августу Вильгельму Гофману, химику-аналитику с мировым именем, провести анализ искусственных листьев с женских наколок. Гофман поделился результатами своего исследования с широкой публикой на страницах лондонской The Times в статье с сенсационным заголовком «Пляска смерти». Эксперт заключил, что мышьяком, содержащимся в одном украшении для волос, можно отравить двадцать человек. «Зеленый тарлатан, столь модный нынче для пошива бальных платьев» содержал мышьяк в половину собственного веса, то есть в бальном платье, сшитом из 18 метров этой ткани, присутствовало около 900 гран мышьяка. Берлинский химик также установил, что «за один вечер с такого платья осыпается не менее 60 гран мышьяка»[200]. Гран – мера веса, примерно равная массе одного пшеничного зернышка, то есть 64,8 миллиграмма. Четыре-пять гран мышьяка смертельны для взрослого человека[201]. Спустя неделю после публикации эпатажного письма Гофмана British Medical Journal назвал разодетых в зеленое женщин «убийственными» (в Викторианскую эпоху слово killing имело также значение «привлекательный») femmes fatales: «Назовем чарующую владелицу такого наряда убийственным созданием. В своих юбках она несет достаточно яда, чтобы отравить толпу поклонников в полудюжине бальных зал»[202]. Активистки призвали химиков предостеречь британскую общественность. Однако надо отдать должное дамам в зеленых нарядах. И пусть на этих богатых женщин указывали пальцем, называя убийцами, именно они начали бить тревогу по поводу мышьяковых зеленых платьев и призывать химиков подкрепить доказательствами представленные на суд общественности выводы.

Как показывают описанные выше события, не художники были подлинными изобретателями новых красок в то время; в XIX веке первенство в изобретении красителей перешло к химикам. Подобно тому как открытые химиками вещества способствовали созданию протеических фасонов шляп, благодаря научным открытиям появилась целая радуга искусственных красителей, цветовая палитра которой постоянно менялась в соответствии со вкусами потребителей. Это привело к тому, что спектр цветов в мужских и женских нарядах менялся каждый сезон. Цвет был единственной научной областью, в которой приветствовалось участие женщин, особенно в том, что касалось костюма. Как утверждает Шарлот Никлас, наука о цвете, появившаяся благодаря знаменитому французскому химику, разработчику красителей Мишелю-Эжену Шеврелю, часто попадала на страницы модных журналов для женщин среднего класса[203]. Благодаря успехам химии прежде слишком дорогие импортируемые животные и минеральные красители стали общедоступными. Об этом свидетельствует разговорное выражение Totty-all colours, обозначавшее женщину, ухитрявшуюся сочетать в своем наряде все оттенки радуги[204]. Однако как и в случае с другими потребительскими товарами, демократизация цветовой палитры происходила ценой утраты здоровья. Ни один краситель не был столь токсичен, как тот, что давал травянистый оттенок, погубивший Матильду Шуэрер. Проанализировав обширный материал – медицинские свидетельства, сведения из области химии о токсичных красках XIX века, я с удивлением обнаружила, что историки моды никогда не обращались к этому аспекту истории костюма. Вещества, использовавшиеся для окрашивания платьев и аксессуаров, оставляли за собой шлейф загрязненного воздуха, воды и почвы, чахнущих рабочих и потребителей. В этой главе я постараюсь «в красках» обрисовать их историю, ведь она до сих пор оставалась вне поля зрения историков химического и модного производств.

Ядовитые зеленые венки и отравленные изготовительницы цветов попадали на первые полосы газет, но в XIX веке мышьяк и арсенофобия, которую он порождал, встречались на каждом шагу. Джеймс Уортон в книге «Век мышьяка: как дом, работа и отдых угрожали отравлением британцам Викторианской эпохи» (The Arsenic Century: How Victorian Britain was Poisoned at Home, Work and Play) убедительно показывает, насколько вездесущим было это вещество. «Мышьяковистая кислота», или белый мышьяк (трехокись мышьяка), на основе которого производили красители, крысиный яд и лекарства, представляла собой очень дешевое бесцветное вещество, мелкодисперсный порошок. Его получали в качестве побочного продукта при добыче и плавлении таких металлов, как медь, кобальт и олово[205]. Мышьяк использовали врачи, чтобы лечить, и убийцы – чтобы убивать; он мог случайно попасть в пищу и даже пиво. В аптеке этот порошок с легкостью мог купить даже ребенок. Яд, как и фетровые шляпы, мог принимать самые разные формы и назывался «истинный Протей из всех ядов»[206]. В Великобритании существовали специальные законы – Билль о контроле над ядами (1851) и Акт о мышьяке (1868), ограничивавшие количество мышьяка, которое можно было приобрести в одни руки, но его широкое применение в промышленности оставалось абсолютно легальным и никак не регулировалось. Ежегодно на производство потребительских товаров уходили сотни тонн мышьяка[207].