"— Если кто и возбудился, — наивно замечаю я, — так это ты, а не Ирена".

"Его" ответ: "- Завелась, головой ручаюсь, завелась со страшной силой. Не веришь — положись на меня. Я сам доведу до неизбежного конца этот ваш возбужденный и возбуждающий диалог".

После двух двойных виски я чувствую себя уже прилично поддатым и послушно уступаю "ему" место. Не теряя времени, "он" запальчиво идет в атаку: — Что и говорить, история твоих отношений с мужем крайне любопытна. Знаешь, о чем она свидетельствует? — О чем? — О том, что твой способ любви, каким бы одиноким и эгоистичным он ни был, все же не исключает участие того, кого при нашей первой встрече ты назвала "другим". Я имею в виду участие в только что упомянутом фильме твоего мужа, да и других мужчин в других твоих фильмах, настоящих или будущих.

— Да, но, с одной стороны, это воображаемое присутствие, а с другой — чисто случайное. Мужа я ввела в фильм лишь потому, что, к сожалению, не могла без этого обойтись, ведь мне нужно было как-то любить себя, когда я делала вид, что люблю его. Не думаю, чтобы подобный случай повторился.

— Ой, не зарекайся! А ну как в один прекрасный день тебе захочется пережить в действительности ситуацию, созданную в воображении? — С чего это вдруг? Между мною и мною нет места. Для кого-то еще. Муж выполнял лишь роль заменителя. Это все равно как между двумя любовниками попытаться просунуть третьего. Я нравлюсь самой себе настолько, что вероятность полюбить другого человека напрочь отпадает. Эй, эй, что это на тебя опять нашло? Последнюю реплику, произнесенную изменившимся голосом, вызвал уже я, точнее "он". Пользуясь тем, что я захмелел, "он" подталкивает меня на "взаправдашнее" представление одного из рабовладельческих сюжетов Ирены. "Он" направляет мою руку, заставляет извлечь себя из своих тайников, а из бумажника — кипу банкнотов, поднимает меня с дивана и обводит вокруг стола. И вот, точно одержимый, я навис над Иреной, встав коленом на валик и собираясь поднести "его" к лицу хозяйки и одновременно всунуть ей в руку деньги. "Его" примитивно-подражательный план предусматривает, что Ирена примет двойное предложение, зажмет в кулаке банкноты и, отрешенно повторяя с закрытыми глазами, как в фильме с мужем: "Купи меня, купи меня, купи меня", позволит "ему" установить с ней "прямой контакт". Дурацкий, неосуществимый план. Ведь только что Ирена ясно дала понять: она хочет не "переживать" свои увлечения, а лишь предаваться им в мечтах.

Так оно и есть. Ирена не зажимает в кулаке банкноты и не идет с "ним" на сближение. Мгновение она смотрит на "него" оценивающим взглядом, с красноречивой мимикой на лице и насмешливым удивлением. Затем наклоняет ладонь так, что деньги соскальзывают с нее и разлетаются по полу. После чего поднимает руку и отстраняет "его" мягко и снисходительно, как отстраняют во время прогулки по лесу загородившую тропу ветку. Наконец отчетливо произносит: — Пошел вон, идиот.

Стою перед ней и чувствую, насколько я смешон: лысина сверкает, морда раскраснелась, а "он" торчит, как дышло. И тут неожиданно до меня "доходит". Да, я люблю Ирену, и мне совершенно неважно, трахну я ее или нет, и сердце разрывается от того, что она меня выгоняет. Я не собираюсь успокаиваться и, как есть (твердый и бесполезный, "он" покачивается в воздухе впереди меня), припадаю к ее коленям с горестным воплем: — Прости, я никогда больше так не сделаю. Только не прогоняй. Я клоун, козявка, мозгляк, дрянь. Но я люблю тебя, я это твердо знаю. Ты нужна мне, я не смогу без тебя жить, прости меня и давай останемся друзьями.

Пока говорю, закрываю глаза, полные слез. Когда же снова их открываю, вижу перед собой красную обивку дивана. Ирена встала и перешла в другой угол гостиной.

— Ладно, — роняет она в ответ, — а сейчас забирай свои деньги и уматывай.

Я нагибаюсь, машинально подбираю банкноты и, стоя на карачках, запихиваю "его" внутрь. Поднимаюсь, еле переводя дыхание, — ширинка расстегнута, в руках скомканные банкноты. Ирена издали предупреждает меня: — Прошу тебя, не подходи, иначе закричу.

— Да я только хотел… — Видела я, чего ты хотел, идиот, он и есть идиот. Убирайся. Ты меня утомил. Мне нужно побыть одной.

Брякаю в сердцах: — Чтобы подрочить.

Она отвечает спокойно и неумолимо: — Да, чтобы подрочить. Уходи.

— Дай мне хотя бы твой телефон.

— Найдешь в справочнике. А фамилию прочтешь на дверной табличке. Да уходи же, наконец! — Когда я могу тебе позвонить? — Когда хочешь. Уйдешь ты или нет? — Мы останемся друзьями? — Может быть, особенно если ты поскорее уйдешь Я выхожу.

Наутро, едва проснувшись, "он", пока мое сознание еще затуманено и бессильно, входит в раж. Желая показать, что подлинная преемственность жизни, истинная нить Ариадны в том абсурдном лабиринте бытия состоит не в моем стремлении раскрепоститься, а в "его" безнадежно закомплексованной одержимости, "он" возвращается к событиям вчерашнего дня и воскрешает их в моей памяти, разумеется, на свой манер. Мало того: я, сонный и заторможенный, предаюсь этим утренним воспоминаниям без особого сопротивления, как бы предоставляя самому себе в полузабытьи вялую эротическую передышку. "Он", ясное дело сопровождает воспоминания обычными переменами декораций, подчеркивая тем самым свою полную, нагловатую самостоятельность, позволяющую "ему" развивать неслыханную активность не только наяву, но и во сне. Так происходит и сегодня утром, на следующий день после моей первой встречи с Иреной. Открываю глаза и чувствую, что лежу на боку; "он" примостился рядом на простыне, такой громадный и тяжелый, что наводит меня на мысль, будто я колокол сорвался с колокольни и валяюсь в обломках на земле — уцелел лишь неподъемный язык. Неосторожно сравнение. "Он" живо вмешивается в ход моих мыслей.

"— Не бойся, колокол не разбился. Скоро услышишь, как он зазвонит!" Далее привожу последовавший между нами диалог.

Я. Что ты несешь? Какой там колокол? С чего это ты завелся в восемь утра? Все нормальные люди еще отдыхают. Может, все-таки уймешься и оставишь меня в покое? "Он". Ноги Ирены! Я. Про вчерашнее лучше не напоминай. Все угробил. Изза тебя я, наверное, никогда больше не увижу Ирену Единственную на свете женщину, которую смог бы полюбить. Единственную. Да какое там, что ты понимаешь в любви! "Он". Ноги Ирены! Я. Она расчувствовалась и призналась в том, в чем, вероятнее всего, не признавалась до сих пор никому… А ты, дубина, баранья башка, всешеньки испортил! "Он", Ноги Ирены! Я. Конечно, я ей позвоню. Но вначале хочу убедиться, что ты не подложишь мне очередную свинью своими мерзкими фокусами.

"Он". Ноги Ирены! Я. Я буду любить Ирену, я это чувствую, я в этом уверен. Любить ее — значит стать режиссером, то есть перейти из разряда "ущемленцев" в разряд "возвышенцев". Но чтобы это произошло, ты раз и навсегда должен признать непреложность сублимации.

"Он". Ноги Ирены! Я. Предлагаю тебе договор: ты волен вмешиваться в мои дела при любых обстоятельствах, хотя всякое твое вмешательство все равно несбыточно и обречено на провал. Но в присутствии Ирены — ни звука, как будто тебя вообще не существует.