посетить больного. Арестованному Патриарху предложено пользоваться услугами тюремного врача. Больного Патриарха ежедневно подвергают допросу, заставляя давать письменные показания. Все распоряжения по отношению к арестованному Патриарху санкционируются Крыленко, без его разрешения свидания и передача продуктов арестованному не допускаются»{252}. В этот период, как свидетельствует современник, при всей разноголосице, которая существовала тогда в общественном мнении, все сходились в одном – Патриарх никогда не увидит свободы, говорить о его освобождении значило говорить о чуде. Несмотря на то что никто ничего достоверно не знал, в провинции ходили упорные слухи о расстреле святителя{253}.

Смертный приговор Патриарху не был вынесен. На это решение властей повлияли как протесты мирового общественного мнения, так и беспорядки внутри страны. В то же время обстоятельства освобождения Патриарха свидетельствуют о том, что советская власть не отказывалась от своих планов. Выход был найден в новой провокации против главы Русской Православной Церкви.

Томящийся в лубянских застенках Патриарх знал на тот момент только то, что лишенная законного управления Церковь гибнет. В то же время власти усиленно добивались от него публичного «покаяния», которое было условием освобождения из-под ареста. И Патриарх принял решение пожертвовать своим авторитетом, но спасти Церковь. 16 июня 1923 г. он подписал заявление в Верховный Суд РСФСР, в котором признал правильность решения суда о привлечении его к ответственности «по указанным в обвинительном заключении статьям Уголовного Кодекса за антисоветскую деятельность».

«Я отныне советской власти не враг. Я окончательно и решительно отмежевываюсь как от зарубежной, так и от внутренней монархически-белогвардейской контрреволюции»{254} – эти слова, по расчетам властей, должны были вызвать бурю и уничтожить Патриарха в глазах православного народа, и прежде всего русской эмиграции.

27 июня 1923 г. Патриарх Тихон был освобожден из тюрьмы и вновь переведен в Донской монастырь. В этот же день в Харбине были получены три телеграммы: две из Риги и одна из Москвы. В первой говорилось об освобождении Патриарха, которое явилось следствием его письма на имя советских властей с выражением «самого искреннего сожаления по поводу всей своей деятельности, направленной против советской власти» и готовности присягнуть на верность советскому правительству. Вторая сообщала: «По общему убеждению Тихон обратился к советской власти со своим последним письмом после применения к нему в тюрьме пыток, и ввиду чего он не может быть ответственным за содержание письма, заявляющего о признании им советской власти». И, наконец, последней была получена телеграмма о том, что, согласно газетным сообщениям, Патриарх Тихон скончался 16 июня в московской тюрьме{255}.

В тот же день на первых страницах газет появились большие статьи с откликами на ошеломившее харбинцев известие. Все они называли ложным сообщение о «раскаянии» Патриарха и признании им советской власти, за границей поверили только в мученическую кончину «великого страдальца и исповедника». Судьба Патриарха волновала не только православных – 28 июня в квартиру епископа Камчатского Нестора явилась депутация от харбинских мусульман для выражения чувств соболезнования по усопшем главе христианской Церкви и негодования по поводу его преследований. 29 июня харбинские газеты опубликовали статьи под общим заголовком «К мученической кончине Патриарха». В некрологе, написанном священником Иоакинфом Лавошниковым, говорилось: «Неслыханное злодеяние свершилось в ХХ веке. Мучительным, по усовершенствованному методу электрической энергией, пыткам подвергся врагами Христовой веры престарелый Первоиерарх Церкви Православной и не стало его в живых. Власть добилась своего. Патриарх Тихон, ненавистный ей, умер, но не в силах она снять с него венец мученичества и умалить до конца свершенный им подвиг»{256}.

В этот же день газеты сообщили, что вечером 29 июня в Никольском соборе будет отслужена панихида, которую совершат харбинские архиереи в сослужении всего городского духовенства. Но панихиды в этот день не было. Для обсуждения вопроса о почтении памяти почившего Патриарха Московского и всея России Тихона, в покоях архиепископа Харбинского Мефодия состоялось объединенное совещание, на котором, кроме православных епископов, священников и мирян, присутствовали ксендз, настоятель армянской церкви и представитель местной мусульманской общины. После обмена мнениями на совещании было решено принять меры к получению бесспорного подтверждения факта кончины Патриарха. Предполагалось также назначить особый траурный день для совершения заупокойной литургии. Вечером того же дня должно было состояться собрание, посвященное памяти Патриарха и наименованное «Вечером скорби».

Во время проходившего в архиерейских покоях заседания к харбинскому собору стекались богомольцы «на панихиду». Узнав из висевшего на церковной ограде объявления, что панихиды не будет, люди не спешили расходиться и делились друг с другом горестными переживаниями последних дней. Оказавшийся там корреспондент газеты «Свет» так описал свои впечатления о «народных настроениях», к которым он прислушивался «с сердечным вниманием»: «Я впервые имел случай убедиться, что народ плохо верит в добровольное отречение от престола покойного императора. Почтенная на вид сорокалетняя женщина, повествовавшая о том, что “Николай Александрович, батюшка, отрекся под дулом револьвера”, была выслушана с жадным вниманием и не встретила ни одного возражения. Вспоминали же об этом событии в связи с газетным сообщением о письме, написанном Патриархом, в котором он якобы выражал сожаление о своем прежнем отношении к советской власти. Этой гнусной выдумке, по-видимому, не верит решительно никто, и если она пущена с провокационной целью, то результаты ее совершенно противоположны тому, на что она была рассчитана: слух о пытках, которым будто бы подвергался покойный святитель, крепнет и вызывает множество комментариев самого нелестного для большевиков характера. Народ творит о них легенду, поразительно верно отражающую его отношение к непонятной и ненавистной власти»{257}.

1 июля во всех харбинских храмах служились панихиды, но о всенародной панихиде епархиальная власть объявлять не торопилась, ждали подтверждения печальных известий. Наконец 3 июля в газетах появилось долгожданное сообщение (на первой странице, большими буквами) – ПАТРИАРХ ЖИВ. Сообщались точные сведения, которые были получены Епархиальным советом: «Вести о смерти Патриарха не соответствуют действительности. Патриарх жив. Ожидаются дальнейшие подробности»{258}.

Через несколько дней один из харбинских архиереев, епископ Мелетий (Заборовский), написал письмо митрополиту Антонию (Храповицкому), в котором рассказал о получении в Харбине вестей «о кончине в тюрьме Святейшего Патриарха». Архиерей сообщил главе Зарубежного Синода, что сначала в харбинских храмах служились панихиды, но через несколько дней, когда были получены сведения о том, что Патриарх жив, снова стали молиться о его здравии. В письме также сообщалось, что в связи со слухом о смерти Патриарха обсуждалась новая формула поминовения церковных властей. Вместо святителя Тихона предполагалось поминать одного из указанных им Местоблюстителей, митрополита Ярославского Агафангела{259}, а затем Заграничный Архиерейский Синод{260}.

Сообщение о заявлении