бараке для беженцев, предоставив отцу Иннокентию должность законоучителя в 1-й начальной Новогородской железнодорожной школе. По словам самого Серышева, начальник Учебного отдела КВЖД Д. А. Дьяков устроил его на это место, сместив соборного протоиерея Леонтия Пекарского{283}.

Иногда отец Иннокентий сослужил архиепископу Мефодию в соборе, но чаще получал выговоры за то, что по своей давней привычке пропускал службы. Затем Серышев занял место законоучителя в Коммерческом училище Бреева и в свободное от законоучительства время при содействии нового начальника Учебного отдела КВЖД Н. И. Никифорова устроился набирать и печатать в «домашней» типографии Учебного отдела. Работал он главным образом для пропаганды эсперанто. Являясь членом правления Общества эсперантистов, отец Иннокентий писал и издавал листовки, которые эсперантисты распространяли по Харбину, публиковал статьи в харбинских газетах, читал лекции. По улицам Серышев ходил в светском костюме, носил эсперантский знак – зеленую звезду. Все это вызывало немало толков, однако благодаря архиепископу Мефодию Серышев избегал неприятных последствий. Статьи отца Иннокентия в газетах также были связаны либо с его эсперантской деятельностью, либо представляли собой «критику» харбинского духовенства. Один из примеров популяризации Серышевым эсперанто – его статья в газете «Новости жизни» от 4 августа 1923 г. об экспериментальной школе III Коминтерна в г. Барнауле Алтайской губернии, где учительствовали две сестры отца Иннокентия, преподававшие там эсперанто. Автор статьи, комментируя сообщения педагогов и учеников школы о введении этого языка в программу 4–8 классов в 1922/1923 учебном году и отмечая положительные результаты преподавания, писал: «Так как в пролетарских школах никакие иностранные языки не преподаются, что имеет место также и в школе III-го Коминтерна, так как с другой стороны нельзя оставлять пролетарий и его детей без орудия взаимообщения с товарищами других стран, то опыт введения эсперанто в программу этой школы является для всех весьма интересным и показательным»{284}.

Серышев регулярно переписывался с протоиереем Петром Булгаковым, высылал ему в Токио газеты, помогал в переправке писем в Россию и харбинским адресатам отца Петра.

Протоиерей Петр Булгаков живо откликался на перемены, происходившие в политической жизни. В 1923 г. его обновленческая деятельность стала носить более открытый характер, чему способствовали события, связанные с «делом Патриарха Тихона». Освобождение Патриарха и издание его «покаянного заявления» вызвали у токийского протоиерея реакцию, прямо противоположную настроению большинства эмиграции. В одном из своих писем он поспешил выразить радость по поводу известий о восстановлении «правильных отношений» между Первосвятителем и «Народным Правительством»{285}. Судя по этому письму, отец Петр нисколько не сомневался в сотрудничестве Патриарха с советской властью.

Одновременно Булгаков налаживал связи с обновленцами. 12 июля 1923 г., на следующий день после того как во Владивосток прибыл обновленческий архиепископ Василий (Смелов){286}, он направил ему письмо о своем желании присоединиться к обновленцам{287}. При этом Булгаков сообщил, что уже несколько раз писал в Москву, в том числе митрополиту Антонину (Грановскому), но ответа не получил. В этом же письме он просил сообщить адреса обновленческого ВЦУ и самого Смелова, а также прислать материалы обновленческого собора 1923 г.

27 июля Булгакову пришел ответ от Смелова, который сообщил новообращенному требуемые адреса и прислал экземпляр брошюры с постановлениями обновленческого собора{288}. В конце ноября – начале декабря 1923 г. отец Петр получил письмо из обновленческого синода о принятии его в ряды обновленческого духовенства{289}. На письме был штамп обновленческого Сибирского областного церковного управления и приписка, сделанная епископом Василием (Смеловым), что протоиерей Булгаков «уже вступил на путь обновления Церкви Божией» и является «надежным работником по оживлению Церкви». В этом документе отцу Петру препровождалось «благословение синода» на его труды и выражалась просьба сообщить о положении Японской Миссии: какова она в настоящее время, кто и каковы ее работники, как они смотрят на «оживление и обновление» Церкви в России и, конечно, каковы средства миссии после пережитых бедствий. Однако отец Петр не пожелал действовать открыто. В письме Серышеву от 4 декабря 1923 г. он возмущенно писал: «Еп[ископ] Василий без моего ведома и согласия причислил меня к “лику” своих подчиненных и уже прислал свое НАЧАЛЬСТВЕННОЕ распоряжение, притом довольно глупое. И если он не глуп, то во всяком случае скоропалительное. Так со свободными людьми обращаться нельзя, и я не буду ему писать»{290}.

Деятельность Булгакова по «обновлению» Церкви выражалась главным образом в нападках на православных архиереев и вмешательстве в церковную жизнь Харбина. В своих письмах к разным лицам он описывал события сентябрьского землетрясения в Японии и «поведение духовных лиц», т. е. архиепископа Японского Сергия, епископа Владивостокского Михаила и епископа Камчатского Нестора.

1 сентября 1923 г. Япония пережила мощное землетрясение. Были разрушены значительная часть Токио и соседние с японской столицей районы. Сильно пострадала Русская Духовная Миссия. Катастрофой был практически уничтожен город-порт Йокогама. По утверждению Булгакова, в эти трагические дни молились все – язычники, инославные христиане и сам отец Петр, только православные архиереи не молились. В одном из писем он, правда, признался, что у архиепископа Сергия «сгорело все», но он «благодушествует»; и что епископ Михаил, который находился в Йокогаме, также лишился всего. Йокогама рухнула в несколько секунд и была поглощена страшным пожаром, ее просто не стало. Епископ Михаил чудом остался жив. После землетрясения он пробыл в Японии чуть более месяца и переехал в Харбин.

5 ноября 1923 г. отец Петр направил в Харбин два письма. Первое было адресовано протоиерею Александру Онипкину, благочинному Градо-Харбинского округа. В нем Булгаков, изложив свои «прогрессивные» мысли о недостоинстве всего российского епископата, критиковал покинувшего Японию епископа Михаила и предлагал Онипкину «доложить прилагаемое письмо» в Епархиальный совет{291}. Второе письмо было направлено в Приходской совет Софийской церкви, в которой начал служить епископ Михаил. Оно заканчивалось обращением к совету передать главе Харбинской епархии просьбу «о рассмотрении действий» епископа Михаила, «покинувшего вопреки заветам Христа свою паству в год бедствий» и епископа Нестора, «покинувшего свою паству для политической пропаганды, и своею крикливо-политическою работою очернившего православное духовенство, так как выясняется, что эта “работа” епископа Нестора шла вопреки воле и велению Святейшего всея России Патриарха Тихона»{292}.

Копию письма он препроводил архиепископу Мефодию и в тот же день написал митрополиту Антонию (Храповицкому), выразив благодарность Зарубежному Синоду за оказанную помощь по ходатайству о денежном содержании посольской церкви в Токио в 1923–1924 гг. В очередной раз описывая положение дел в Японии после землетрясения, Булгаков обращал внимание митрополита на «отвратительное поведение епископа Михаила», позволившего своему викарному епископу Нестору «кэйфовать в Японии в то время, когда его присутствие на месте