казалось, должны были говорить и двигаться по-иному – как на афише фильма. И главное, не терять меня.

Танцевала в тот вечер Варя недолго. А улучшив момент, сбежала от настойчивых ухаживаний капитана.

Возвращалась одна.

Накрапывал дождь. Варя прошла мимо солдатской бани, свернула к платановой аллее и решила сократить дорогу: выйти к монастырскому огороду через склады.

В темноте тихонько напевала, на всякий случай.

Неожиданно перед ней возник солдат:

– Стой, кто идет?

– Свои! – крикнула она и сделала шаг вперед.

– Ни с места! – Голос солдатика с петушиным срывом. – Буду стрелять!

А Варе стало весело:

– Ах ты, сопляк!

Солдат крикнул: «Ложись!» и выстрелил в воздух.

Ноги у девушки подкосились, она опустилась на колени, потом легла животом в мокрую траву.

Прибежал дежурный офицер с фонариком:

– Часовой, кто стрелял?

– Неизвестная личность, – отчеканил солдат. – Отказалась подчиниться приказу!

Резкий луч высветил испуганное и злое лицо нарушителя.

– А, певица! Ну, вставай…

Варя смущенно поднялась, отряхиваясь и еще более размазывая грязь по новому платью.

11

Случай замяли.

Но неделю спустя Варя узнала в конопатом часовом, дежурившем под окнами кабинета, того солдата, что положил ее на землю возле складов.

Недолго думая Варя вылила из графина воду ему на голову. Парнишка смолчал, но мокрый вид заметил офицер, доложил начальству. И Варю посадили на гауптвахту.

Женской «губы» в части не было. Хулиганку заперли в подсобном помещении хозчасти. Принесли железную кровать и грубое солдатское одеяло. За свою провинность она должна была чистить картошку. Но солдаты не подпустили к баку – просили что-нибудь спеть.

Мальчишки молодые, на стриженых затылках светятся розовые прыщи. Дома их ждут подросшие девчонки! Варя спела Есенина. Запрещенного поэта. Настроение такое было. Видя перед собой безглавую церковь, полощущую в речке рваное отражение! Бабы любили это место под белой стеной – вода чище. Хлестали белье с оттяжкой, вымещая обиды на водяных чертей, смывая с простыней сор, что мешал спать! И такой сон бывал после, будто через все тело протекал нескончаемый звук воды!

Никогда в детстве не произносила она так вольно-упоительно слово «мама»! Теперь же выдохнула легко, как молитву. И даже не заметила, что перекрестился один солдатик, озираясь на упавшую в котел картошку.

Ночью Варя долго не спала, вспоминала деревню, свой дом. Будто стоит она на мостике через ручей, а перейти не может. И куда ей возвращаться? Нет у нее главного – своей семьи.

Была еще причина резкой перемены в ее настроении: возле «арестантской» комнаты она заметила в кладовке белесую скульптуру. Всю в паутине с запыленными каменными складками. Варя вспомнила рождественскую открытку лейтенанта и догадалась, чей постамент был виден из ее окна. Долго стояла перед бездетной Мадонной, вдруг ощутив непривычную пустоту в молитвенно сложенных руках. Не вернуться ей прежней – душа предчувствовала долгое скитальчество. В изгибе склоненного гипсового тела ей привиделась знакомая береза на окраине леса. Вспомнилось лесное болото, выпившее соки из голых деревьев с обломленными верхушками, а возле берега – согнувшийся черный ствол, словно одеревенелая душа.

12

За стенкой шипела печь, постукивала ложка о край алюминиевого бака.

Варя сидела на кровати и штопала чулок.

Сквозь растянутый на ладони капрон проступали линии судьбы, как ненужный сор в сети рыбаков.

Послышались быстрые шаги, хлопнула дверь, козырнули солдатики: «здавь-желайем!». В комнатку вбежал капитан Смолянский.

«Хорошо устроилась, – мелькнуло в глазах. – Даже спокойнее стала! Но и упряма, как прежде».

– Собирайся! Полковник приказал тебе петь!

В актовом зале шел концерт художественной самодеятельности. В первом ряду сидел приехавший с проверкой генерал.

Вначале выступал хор, Раиса играла на подаренном аккордеоне. Затем на сцену вышел солдат в форме казака. Он нахлобучил сапог на самовар и с помощью четырех краников со вставленными свистульками, удивлял зал мелодией «Катюши»…

Смолянский присел перед Варей на корточки, будто хотел сам надеть на нее чулки:

– Быстрее, прошу тебя!

– Я не пойду!

– Почему? – не поверил капитан.

Варя встала:

– У меня мятое платье!.. Грязные волосы! У меня чулки рваные…

Видя в глазах Смолянского возрастающее удивление, сказала:

– Помоги ему, Коля!

– Кому?!

– Солдату тому, что перекрестился. – Понизила голос: – Сломают парню жизнь!

– Да не в этом дело, который перекрестился. – Капитан громко открыл дверь.

– В чем же?

– А в том, который написал, что при виде креста сердцем комсомольским… перевернулся!

– Помоги, Коля! – бросила чулок. – Босая выйду…

Взмывая краями цветастых юбок, плясала Таня «цыганочку». Дробь каблуков не совпадала с трясущимся подбородком. У Раисы взмок ремень аккордеона.

Генерал вложил ладонь в ладонь и спросил сидящего рядом полковника:

– А где у тебя такая маленькая, с косищей?..

За кулисами стояла Варя в черном платье и новых чулках.

Зал встретил ее как любимицу.

Не брани меня, родная…

Взяла она с ходу, обращая взгляд в сторону размякшего в кресле генерала.

Что его я так люблю!

Будто челобитную подавала. Ладонью коснулась лба, поправляя волосы. Но уронила руку, заметив поощряющий кивок Смолянского. Такая вот армейская мода на артисток: кому великая Русланова, кому – стенографистка.

«Все немило, все постыло, – закончила куплет по-своему, своенравно и протестующее, – на чужбине одному!»

– Хорошо, – кивнул генерал.

В тот год появилась песня о журавлях. Артистки из «Смерша» запели ее первыми. «Здесь под небом чужим – я как гость нежеланный…» Слышалась уже другая тоска. И какой-то иной, незнакомой проступала родина в эмигрантской тоске.

Со сцены вглядывалась Варя в лица соотечественников: «А вернутся они, и их примет в объятья – дорогая отчизна, Россия моя!» Об этом запрещено было думать: оплаканные журавлями веси. Вспоминать разрушенные церкви, где в пустой колокольне гнездилось красное солнце под ворохом багряных туч…

– Хорошо спела! – Первым хлопал генерал. – С душой…

В детстве я думал, что журавли зимуют где-то в маминой юности. Осенью они уносили ее лучшие песни, а весной возвращали с накопленной силой и тоской.

В песнях я был кому-то и где-то нужен. Мне хотелось чувствовать прилив и отлив песенных сил народа. Мамины журавли исподволь готовились в дальнюю дорогу.

13

В начале марта 1953 года из западной зоны прилетел самолет и сбросил листовки: умер Сталин.

Через три дня сообщили по радио. В «Смерше» объявили чрезвычайное положение.

А осенью того года недалеко от поликлиники неизвестная машина сбила Раису…

В тихом лесу, среди железных пирамидок с красными звездочками и мужскими лицами на фотографиях, выделялся курган из цветов.

Отслужившие листья немецких кленов падали на русскую могилу. Подруги стояли с заплаканными лицами, офицеры с фуражками в левой руке. «Господи, не приведи только умереть на чужбине!» Подходившие