идите к себе, – сказала она. – Эти дурацкие фильмы меня утомили.

– Ну, раз так, – улыбнулся он с сомнением, – пожелаю вам спокойной ночи.

– Спокойной ночи.

Наконец-то ее слова прозвучали естественно. Затем, заставив свои одеревеневшие губы изобразить небрежную улыбку, она повернулась и поспешила к лестнице, оставив его на палубе одного.

На палубе «С» она остановилась, прижав руку к горлу, сердце ее глухо колотилось – она чувствовала, что задыхается. В таком состоянии она не могла предстать перед Нэнси – сначала следовало собраться с силами, принять бесповоротное решение. Мысль о Нэнси причинила ей новую муку, производную от той, предыдущей острой боли. Она быстро направилась вперед по проходу и вышла через полубак к передней части судна. В темноте она несколько раз споткнулась о лебедки и палубное оборудование. Ей было все равно. Никакая физическая боль не могла сравниться с душевными терзаниями. Наконец она добралась до носа корабля, и там ее, вцепившуюся в поручни, настиг ветер, объяла безмерная пустая тьма и оглушил грозный рев моря. Раздавленная агонией боли, она наконец дала волю слезам.

Глава 9

К утру ветер стих, небо прояснилось, а море, хотя и неспокойное, поумерило пыл. В десять часов, когда Нэнси присоединилась к Мэддену на прогулочной палубе, Кэтрин с ней не было.

– Привет! – воскликнул он. – А где вторая спутница?

– Спутница еще спит, – весело ответила Нэнси. – Головная боль!

Он посмотрел на нее с некоторым удивлением:

– Я слышал, как она на днях сказала, что у нее никогда не болела голова на борту.

– Возможно, она при этом не постучала по дереву, – сказала Нэнси с легким смешком. – Не делай круглые глаза, дорогой. Зато твоя возлюбленная прекрасно себя чувствует.

Он улыбнулся, глядя на нее:

– Тогда почему ты не пришла на утреннюю гимнастику?

Нэнси скорчила гримасу. Она была в приподнятом настроении и полна задора, чем сильно отличалась от себя вчерашней, когда вечером с серьезным видом просила ее не беспокоить. Все объяснялось ее реактивным темпераментом и прекрасным самочувствием, вызванным свежестью этого утра. Она радостно ответила:

– Не наезжай на меня, дорогой. Пока мы не поженимся. А теперь помолчи и дай мне сигарету.

– Ты не будешь курить мои? – поднял он бровь, глядя на нее. – Я так и думал! Придется найти тебе другие.

Они поднялись на лифте в главный зал, где он заказал большую пачку ее любимых сигарет. Глядя на Нэнси, он подумал, что никогда не видел ее более прекрасной. Стройная, по-мальчишески дерзкая, в пальто из верблюжьей шерсти, плотно облегающем фигуру, она выглядела так, что у него перехватило дыхание. Ее мягкие кудри были зачесаны назад. Губы умело подкрашены.

– Ты действительно любишь меня, Нэнси? – тихо спросил он.

Она отложила в сторону сигарету. Неожиданно на нее нахлынула волна глубокого чувства. Всю ее легкомысленность как ветром сдуло. Она замерла, внезапно осознав, как сильно она привязана к Крису, как много он для нее значит. Строго взглянув на него из-под опущенных ресниц, она просто ответила:

– Всем сердцем.

Последовала пауза. Его лицо просияло. Он быстро схватил ее за руку. На секунду их пальцы переплелись, затем с легким смущенным смешком она отстранилась, пытаясь вернуть самообладание.

– Помни, что мы посредине Атлантики, – беззаботно заявила она и взяла его под руку.

Они постояли минуту, изучая доску объявлений, затем, когда они повернулись, чтобы подняться по лестнице, взгляд Мэддена упал на витрину цветочного магазина и в голову ему пришла внезапная мысль.

– Кстати! – словно спохватился он. – Мы должны послать цветы Кэтрин. Это ее взбодрит.

– Отличная идея, – согласилась Нэнси. – Пошли ей гвоздики. Кэтрин их обожает. И посмотри, дорогой, какая прелесть эти лиловые орхидеи, – разве они не великолепны? Я сама от них без ума.

Он бросил на нее быстрый взгляд, затем рассмеялся и, зайдя в магазин, заказал гвоздики для Кэтрин. Орхидеи Нэнси взяла сама.

На обед Кэтрин не явилась, и прошло часа два, прежде чем они наткнулись на нее в укромном уголке на верхней палубе. Она, казалось, уютно устроилась в шезлонге под пледом и выглядела совершенно спокойной, рядом с ней стоял поднос с остатками обеда, так что она по крайней мере хоть что-то съела.

– Привет, дорогая, – пропела Нэнси. – Как твоя голова?

– Намного лучше, – невозмутимо улыбнулась им Кэтрин со своего ложа. Она повернулась к Нэнси. – Я думала, вы играете в настольный теннис.

– Да, мы как раз собираемся. Это соперничество – такая скука. Но ты же знаешь, как заводится Крис.

– Мы тут беспокоились о вас, Кэтрин, – поколебавшись, включился в разговор Мэдден. – С вами действительно все в порядке?

– Абсолютно. Но в последнее время я слишком переупражнялась. Я сбавлю обороты до конца пути.

Как бы все еще неудовлетворенный ее ответом, он сказал:

– Так странно было не видеть вас сегодня за столом. А утром – в спортзале… Мне вас очень не хватало.

– Я сожалею об этом.

Он вперил в нее взгляд, как будто испытывал неловкое замешательство из-за того, что она так спокойна и безучастна. Нэнси, тихонько напевая, направилась в сторону теннисных столов, а он остался, словно не желая покидать это место.

– Вам передали наши гвоздики?

– Ну да, Крис. – Она помолчала. – Но не могли бы вы больше этого не делать, пожалуйста? Правда, лучше не надо.

Это, похоже, еще больше его озадачило. Еще немного поколебавшись, он спросил, как будто его осенила внезапная догадка:

– Я, случайно, не допустил ничего такого, что могло бы вас рассердить?

Она мельком глянула на него.

– Не кажется ли вам, что сегодня мы придаем слишком большое значение пустякам? – с любезностью в голосе пробормотала она. – Разумеется, вы не допустили ничего такого, что могло бы меня рассердить. Я просто чувствую, что хотела бы побыть одна.

Он покраснел. На секунду в его глазах отразилась боль. Затем он справился с собой.

– Простите, Кэтрин, – тихо сказал он. – Я совсем забыл, что у вас болит голова. И прошу прощения за свою навязчивость.

Он повернулся и пошел вслед за Нэнси.

Кэтрин откинулась на спинку шезлонга, положив книгу на колени, как будто просто созерцая море и небо. Кто бы знал, какую боль она перенесла, какой тяжкий и невыносимый груз лежал у нее на сердце. Как если бы она умышленно, повинуясь внутреннему импульсу, вонзила нож себе в грудь. Ей было холодно. Все, что у нее оставалось, – это крошечный свечной огонек утешения, что в течение долгих часов бессонной ночи она все же пришла к правильному решению. Любой ценой она будет отстаивать свою личную целостность. И она скорее умрет, чем