— Вовсе нет! — возразил летчик. — Я признаю платоническую любовь. И все прочие любови!.. Но мне всегда было ясно, что в моем случае это не любовь, а физическая, чуть ли не болезненная, страсть. Совершенно определенная потребность, которую я однажды испытал и больше не испытаю, разве что во снах… — Он немного помолчал, а потом спросил: — Вы никогда не были влюблены?

Его спутник помедлил с ответом.

— Никогда! — признался он наконец. — Я всю свою молодость протаскался по сельве и горам, а когда вернулся в обычный мир, почувствовал себя таким неприкаянным, с камнем на сердце, что старался забыться и не думать о прошлом.

— Я вам сочувствую.

— Промотал целое состояние, развлекаясь в обществе самых красивых женщин, которых только можно купить, — продолжал шотландец, не обращая внимания на реплику Джимми Эйнджела. — Но ни с одной из них мне так и не довелось испытать такого удовольствия, какое доставляли мне ночные беседы с Элом Вильямсом при свете костра. Для меня настоящей любовью всегда была дружба, хотя вам наверняка трудно допустить, что речь идет о чистой мужской дружбе.

— Я старался не заводить друзей, — признался пилот. — В моей профессии, особенно во время войны, лучше не иметь привязанностей, чтобы не пришлось испытать горечь потери. Из моей эскадрильи нас выжило только двое.

— Но вы все равно продолжаете летать.

— Я знаю, что умру за штурвалом самолета, я вам уже говорил, но именно так я и хочу умереть. А вот чего не хочу, так это видеть, как умирают те, кто мне дорог.

— Наверняка в будущем летать станет намного удобнее и безопаснее, однако нет сомнения, что пока вы настоящие подопытные кролики и расплачиваетесь за все кровью. — Шотландец попытался заглянуть собеседнику в глаза, хотя было темно. — Чего вы добились, подвергая жизнь такому риску?

Летчик лишь хмыкнул, словно посмеиваясь над самим собой, и мотнул головой в сторону старого «Бристоля»:

— Получил вон ту развалюху, которую вы там видите, и пачку долларов. Однако, если то, о чем вы мне твердите, начиная с Панамы, окажется правдой, завтра я стану богатым!

— Станете, можете мне поверить.

— В таком случае, нам лучше попытаться вздремнуть. Хочу, чтобы завтра настало как можно скорее.

Завтра задерживалось.

А все потому, что солнцу, хоть оно уже давно встало на горизонте, никак не удавалось пробиться сквозь толстый слой облаков, которые вновь завладели вершиной тепуя, и она погрузилась в такой густой туман, что с трудом можно было увидеть свои руки.

Джимми Эйнджел всполошился, обнаружив, что остался в одиночестве.

Он покинул временное пристанище под брезентом, огляделся, пытаясь увидеть хоть что-нибудь, кроме влажного и тягучего тумана, и, не выдержав, заорал:

— МакКрэкен! Куда вы, черт побери, запропастились?

Спустя какое-то мгновение издалека отозвался голос (невозможно было определить откуда именно):

— Я здесь! Не волнуйтесь!

— Что вы там делаете?

— Богатею!.. — весело прозвучало в ответ. — Делаю вас богатым.

— Да услышит вас Бог! — пробормотал американец себе под нос и начал разжигать небольшую спиртовку, намереваясь сварить кофе.

Он успел позавтракать и спокойно курил трубку внутри укрытия, когда вновь послышался голос шотландца. Тот кричал:

— Где вы, черт побери?

— Здесь! Перед вами.

— Это мне и так ясно! Но где это «здесь»? В двух шагах ни хрена не видно, того и гляди, свалишься в пропасть.

— Думаю, вы находитесь напротив меня, чуть правее.

— Продолжайте говорить, чтобы я мог сориентироваться.

— Что, по-вашему, я должен говорить?… Нашли месторождение?

— Нашел!

— Хотите сказать, что мы и вправду богаты?

— Я — очень! — засмеялся тот. — Вы — не так уж.

Вскоре он появился, возникнув, словно привидение, из тумана; в каждой руке у него было по брезентовому ведру, оба он опустил на землю перед американцем.

— Вот! — воскликнул он, расплываясь в улыбке.

Король Неба не заметил, как трубка вывалилась у него изо рта; выпучив глаза, он уставился на ведра. Их содержимое не излучало блеска по той простой причине, что света было мало и алмазы не сверкали.

— Боже праведный! — изумленно воскликнул он. — Этого не может быть!

— Может, — заверил его спутник, присаживаясь рядом и наливая себе кофе. — Я же вам говорил, что речь идет о необычном месторождении: золото и алмазы вместе. Даже мы, профессиональные старатели, глазам своим не поверили, потому что обычно в природе такое не встречается.

— И сколько здесь?

— Я так прикидываю, что семьдесят фунтов золота и двенадцать — алмазов.

— Вы набрали двенадцать фунтов алмазов за какой-то час!.. — изумился пилот. — Это похоже на сон!

— Это и есть сон, — спокойно согласился МакКрэкен. — Хотя на самом деле это скорее легенда: гуаарибы говорят, что в самом начале земля была безжизненным местом, но однажды золото (представлявшее солнце) и алмазы (представлявшие лед) решили соединиться на вершине Священной Горы. Золото растопило жаром своей любви холодное сердце алмазов, и это дало начало воде, которая через Мать всех рек наполнила жизнью поля, и тогда родились растения, которыми позже стали питаться животные и люди.

— Красивая легенда! — заметил Джимми Эйнджел.

— И, как любая легенда, она имеет под собой реальную почву, — заметил шотландец. — Кое-кто утверждает, что туземцы попали в Америку из Азии через Аляску. А там, на Аляске, горы покрыты льдом до тех пор, пока его не растопит весеннее солнце, превратив в воду, которая пробуждает к жизни поля. Отсюда, по всей вероятности, и берет начало легенда о Аукайме.

— Определенная логика в этом есть, — согласился собеседник.

— И говорят, будто всякого, кто увидит, как рождается Мать всех рек, преследует проклятие и в следующее полнолуние он умрет. — Он долго молчал, словно погрузившись в далекое прошлое. — Эл Вильямс умер в полнолуние через несколько дней после того, как, по его словам, увидел эту реку.

— Вы что, правда верите в такие предсказания?

— У кого больше оснований в них верить, чем у меня? — парировал шотландец. — Я потерял лучшего друга, а это тяжелейшее испытание для любого человека… — Он показал на ведра: — Поэтому я возьму с собой лишь столько, сколько мне необходимо, чтобы безбедно прожить остаток дней. Не хочу, чтобы на меня обрушились новые проклятия.

— Ерунда! — запротестовал американец. — Мы можем взять на борт гораздо больше.

Джон МакКрэкен помедлил с ответом. Провел рукой по заросшему подбородку, поморгал, что можно было счесть как за выражение усталости, так и за нервный тик, и решительно покачал головой.