Вот таким-то образом рассуждая и сетуя, бежал господинГолядкин, не разбирая дороги и сам почти не зная куда. Очнулся он на Невскомпроспекте, и то по тому только случаю, что столкнулся с каким-то прохожим такловко и плотно, что только искры посыпались. Господин Голядкин, не поднимаяголовы, пробормотал извинение, и только тогда, когда прохожий, проворчав что-тоне слишком лестное, отошел уже на расстояние значительное, поднял нос верху иосмотрелся, где он и как. Осмотревшись и заметив, что находится именно возлетого ресторана, в котором отдыхал, приготовляясь к званому обеду у ОлсуфияИвановича, герой наш почувствовал вдруг щипки и щелчки по желудку, вспомнил,что не обедал, званого же обеда не предстояло нигде, и потому, дорогого своеговремени не теряя, вбежал он вверх по лестнице в ресторан перехватить что-нибудьпоскорее, и как можно торопясь не замешкать. И хотя в ресторане было вседорогонько, но это маленькое обстоятельство не остановило на этот раз господинаГолядкина; да и останавливаться-то теперь на подобных безделицах некогда было.В ярко освещенной комнате, у прилавка, на котором лежала разнообразная грудавсего того, что потребляется на закуску людьми порядочными, стояла довольногустая толпа посетителей. Конторщик едва успевал наливать, отпускать, сдавать ипринимать деньги. Господин Голядкин подождал своей очереди и, выждав, скромнопротянул свою руку к пирожку растегайчику. Отойдя в уголок, оборотясь спиною кприсутствующим и закусив с аппетитом, он воротился к конторщику, поставил настол блюдечко, зная цену, вынул десять копеек серебром и положил на прилавокмонетку, ловя взгляды конторщика, чтоб указать ему:"чтовот,дескать,монетка лежит; один растегайчик» и т.д.

— С вас рубль десять копеек, — процедил сквозь зубыконторщик.

Господин Голядкин порядочно изумился.

— Вы мне говорите?.. Я… я, кажется, взял один пирожок.

— Одиннадцать взяли, — с уверенностью возразил конторщик.

— Вы… сколько мне кажется… вы, кажется, ошибаетесь… Я,право, кажется, взял один пирожок.

— Я считал; вы взяли одиннадцать штук. Когда взяли, так нужноплатить, у нас даром ничего не дают.

Господин Голядкин был ошеломлен. «Что ж это, колдовство, чтоль какое надо мной совершается?» — подумал он. Между тем конторщик ожидалрешения господина Голядкина; господина Голядкина обступили; господин Голядкинуже полез было в карман, чтоб вынуть рубль серебром, чтоб расплатитьсянемедленно, чтоб от греха-то подальше быть. «Ну, одиннадцать так одиннадцать, —думал он, краснея как рак, — ну, что же такого тут, что съедено одиннадцатьпирожков? Ну, голоден человек, так и съел одиннадцать пирожков; ну, и пусть естсебе на здоровье; ну, и дивиться тут нечему и стесняться тут нечему…» Вдруг какбудто что-то кольнуло господина Голядкина; он поднял глаза и — разом понялзагадку, понял все колдовство: разом разрешились все затруднения… В дверях всоседнюю комнату, почти прямо за спиною конторщика и лицом к господинуГолядкину, в дверях, которые, между прочим, герой наш принимал доселе зазеркало, стоял один человечек, стоял он, стоял сам господин Голядкин, — нестарый господин Голядкин, не герой нашей повести, а другой господин Голядкин,новый господин Голядкин. Другой господин Голядкин находился, по-видимому, впревосходном расположении духа. Он улыбался господину Голядкину первому, кивалему головою, подмигивал глазками, семенил немного ногами и глядел так, что чутьчто, — так он и стушуется, так он и в соседнюю комнату, а там, пожалуй, заднимходом, да и того… и все преследования останутся тщетными. В руках его былпоследний кусок десятого расстегая, который он, в глазах же господинаГолядкина, отправил в свой рот, чмокнув от удовольствия. « Подменил, подлец! —подумал господин Голядкин, вспыхнув как огонь от стыда, — не постыдилсяпубличности! Видят ли его? Кажется, не замечает никто…» Господин Голядкинбросил рубль серебром так, как будто бы об него все пальцы обжег, и, не замечаязначительно-наглой улыбки конторщика, улыбки торжества и спокойного могущества,выдрался из толпы и бросился вон без оглядки. «Спасибо за то, что хоть некомпрометировал окончательно человека! — подумал старший господин Голядкин. —Спасибо разбойнику, и ему и судьбе, что еще хорошо все уладилось. Нагрубил лишьконторщик. Да что ж, ведь он был в своем праве! Рубль десять следовало, так ибыл в своем праве. Дескать, без денег у нас никому не дают! Хоть бы былпоучтивей, бездельник!..»

Все это говорил господин Голядкин, сходя с лестницы накрыльцо. Однако же на последней ступеньке он остановился как вкопанный и вдругпокраснел так, что даже слезы выступили у него на глазах от припадка страданияамбиции. Простояв с пол-минуты столбом, он вдруг решительно топнул ногою, водин прыжок соскочил с крыльца на улицу и без оглядки, задыхаясь, не слышаусталости, пустился к себе домой, в Шестилавочную улицу. Дома, не сняв даже ссебя верхнего платья, вопреки привычке своей быть у себя по-домашнему, не взявдаже предварительно трубки, уселся он немедленно на диване, придвинулчернильницу, взял перо, достал лист почтовой бумаги и принялся строчитьдрожащею от внутреннего волнения рукой следующее послание:

«Милостивый государь мой, Яков Петрович!

Никак бы не взял я пера, если бы обстоятельства мои и высами, милостивый государь мой, меня к тому не принудили. Верьте, чтонеобходимость одна понудила меня вступить в вами в подобное объяснение, ипотому прежде всего прошу считать эту меру мою не как умышленным намерением квашему, милостивый государь мой, оскорблению, но как необходимым следствиемсвязующих нас теперь обстоятельств».

«Кажется, хорошо, прилично, вежливо, хотя не без силы итвердости?.. Обижаться ему тут, кажется, нечем. К тому же я в своем праве», —подумал господин Голядкин, перечитывая написанное.

«Неожиданное и странное появление ваше, милостивый государьмой, в бурную ночь, после грубого и неприличного со мною поступка врагов моих,коих имя умалчиваю из презрения к ним, было зародышем всех недоразумений, внастоящее время между нами существующих. Упорное же ваше, милостивый государь,желание стоять на своем и насильственно войти в круг моего бытия и всехотношений моих в практической жизни выступает даже за пределы, требуемые одноюлишь вежливостью и простым общежитием. Я думаю, нечего упоминать здесь опохищении вами, милостивый государь мой, бумаги моей и собственного моегочестного имени, для приобретения ласки начальства, — ласки, не заслуженнойвами. Нечего упоминать здесь и об умышленных и обидных уклонениях ваших отнеобходимых по сему случаю объяснений. Наконец, чтобы все сказать, не упоминаюздесь и о последнем странном, можно сказать, непонятном поступке вашем со мноюв кофейном доме. Далек от того, чтоб сетовать о бесполезной для меня утратерубля серебром; но не могу не выказать всего негодования моего при воспоминаниио явном посягательстве вашем, милостивый государь, в ущерб моей чести ивдобавок в присутствии нескольких персон, хотя не знакомых мне, но вместе с темвесьма хорошего тона…»

«Не далеко ли я захожу? — подумал господин Голядкин. — Немного ли будет; не слишком ли это обидчиво, — этот намек на хороший тон,например?.. Ну, да ничего! нужно показать ему твердость характера. Впрочем, емуможно, для смягчения, этак польстить и подмаслить в конце. А вот мы посмотрим».