чтобы мы о них говорили.]

[Я постарался внимательно всмотреться и увидел что-то, напоминающее знамя, перемещающееся так быстро, что я не смог его разглядеть. Вслед за знаменем двигались люди, но их оказалось так много, что трудно было поверить, будто столько людей умерло: мне казалось, количество нерадивых превышало все когда-либо жившее человечество.] Данте словно подразумевает: там находимся и все мы…

Это тень одного из пап, Целестина V, который, сложив с себя обязанности, ушел на покой… Данте не может представить себе более трусливого поступка, чем отказаться от высшей ответственности, которую только может Бог возложить на человека, — от сана главы Церкви. И он говорит:

Он вновь повторяет: «Я понял: это место тех, кто не нравится ни Богу, ни дьяволу».

Эти слова гениальны… «Вовек не живший, этот жалкий люд», те, кто никогда не был жив: можно прийти в мир как биологическое существо и находиться в нем как животное, как коза или кошка, но при этом не жить по человечески, на высоте своего желания. Они на самом деле как будто никогда и не жили, не жили как люди. И поэтому они навеки обречены отдавать червям то, что они не отдали идеалу, вечно проливать слезы и кровь, которые будут пожирать черви под их ногами.

Это закон возмездия, на котором стоит, как мы увидим, весь ад, где наказание дается в соответствии с грехом или в противоположность ему. В данном случае — это наказание в противоположность: то, чего ты не делал в жизни, будешь делать здесь, но с противоположным значением — нерадивые не бежали, не трудились, проливая пот, кровь и слезы (они всегда соблюдали нейтралитет, они всегда были ни при чем, они всегда умывали руки, и потому руки их ничем не замараны…). Сейчас же они будут вечно отдавать слезы и кровь червям. Другие наказания в поэме даны в соответствии с грехом, скоро мы увидим Паоло и Франческу, которые в жизни отдались буре страстей — так и в аду их будет швырять эта буря.

Итак, мы готовы отправиться в путь вместе с Данте; но мы узнали, что существует нечто худшее, чем выбрать зло, а именно не выбрать ничего.

Прежде чем войти в самый настоящий ад из «преддверия», предшествующего реке Ахерон, прежде чем встретить осужденных за конкретные грехи, Данте (в своем продолжительном вступлении, которое необходимо ему, чтобы затронуть вопросы человеческого существования) проводит нас через лимб — одно из самых загадочных мест в «Божественной комедии». Дантово описание лимба всегда пробуждало во мне любопытство и глубоко волновало меня. Череда великих имен, манящие фигуры Вергилия и Гомера, Аристотеля и Платона… Понимая, что эти люди, неимоверно много сделавшие для познания Истины и оставшиеся в истории как великие герои или мудрецы, не были спасены, никогда не увидят Бога, никогда не будут действительно счастливы и блаженны («мы жаждем и надежды лишены»), я неизменно задавалась вопросом: «Почему? В чем была их ошибка? Ведь они жили до пришествия Христа, в чем их вина? Данте, почему ты так жесток с любимым поэтом, с тем, кого позже назовешь своим „отцом“, равно как и с „праведным Энеем“?»

Чтобы ответить на этот драматический вопрос, необходимо обратиться к некоторым известным фактам, которые, однако, полезно еще раз рассмотреть в совокупности.

Прежде всего необходимо отметить абсолютное и неоспоримое новаторство Данте: насколько мне известно, лимб для великих героев и мудрецов античности изобрел он. Изобрел в этимологическом смысле слова — я имею в виду латинское invenire («находить»). Обращаясь к существующей традиции — отцам Церкви, а также признанным авторитетам Средневековья, — Данте воссоздал лимб, подобно тому как из разных кусочков составляют мозаику.

Всякий раз меня смущает мысль о том, что Данте избрал столь суровую обитель для тех, кого любил, тех, кто сформировал его как человека и как поэта. Напрашивается вывод: чтобы вымыслить лимб — как место для вечного осуждения любимых им сочинителей, место совершенно новое и при том жестокое, — необходимо быть абсолютно уверенным в своей правоте. Естественно, возникает и другой вопрос: «Но была ли у язычников альтернатива? Могли ли они спастись?» Ведь если спасение не было возможным до Христа, то древние не виновны, и точка. Если же Данте счел, что даже самые мудрые, талантливые (пусть и бесконечно любимые им) люди заслуживают того, чтобы быть в полном неведении Бога, значит, он нашел в них что-то действительно «ошибочное». Он должен был не сомневаться в их некой ущербности, в том, что они действительно заблуждались, чем и заслужили это место. Оно, конечно, лучше ада, поскольку сюда проникает свет и нет физических мучений, но здесь они навеки лишены Бога, лишены исполнения желания.

В произведении Данте нет осуждения без вины: все наказания являются следствием сознательного, добровольного выбора. Никакое наказание не может быть наложено без учета той ответственности, которой наделяет человека свобода: во Вселенной Данте вина — дочь свободного выбора.

В Средние века полагали, что Христос сошел в лимб, чтобы спасти тех, кто заслуживал рая. Следовательно, Он мог бы спасти и этих людей? Но нет, они остались здесь. Если величайшие представители античной культуры находятся в лимбе, значит, Данте считает, что их свобода выбрала путь, отдаливший их от высшего блага, которого по своей природе жаждет каждый человек. С этой точки зрения, «приговор» Вергилию или, лучше сказать, его «самообвинение» абсолютно недвусмысленно:

Они не чтили Бога, как должны были, в этом все дело. Это неизбежно приводит нас к выводу, что и у язычников, живших до пришествия Христа, была возможность почитать Бога и жить соответственно, чем они заслужили бы спасение. Данте полагает, что огромной значимости великих людей, известных своим благородством, недостаточно, чтобы сделать их более, чем других, заслуживающими вечного спасения: пусть они и жили до христианского Откровения, они должны были почитать Бога. По мнению Данте, некий дефект есть в каждом человеке, в том числе и в тех, кто жил до Христа.