С того дня Фридрих начал меня преследовать. К нашему дому он больше не приближался, но подкарауливал меня у ратуши или магазина и выкрикивал оскорбления. Мог показать непристойные жесты. Я не жаловалась на него Клаусу — знала, что он вступится за меня, отмутузит кузена, но потом получит от тетки. Терпела я долго. До тех пор, пока Фредди не переступил черту — не швырнул в меня все тем же собачьим дерьмом.

На мне в тот день было дивное пальто, нежно-голубое, с пелериной. Я долго выпрашивала его у мамы: она говорила, маркое, и настаивала на коричневом. Все же я смогла ее убедить в том, что смогу уберечь пальто. И что же? В первый же день испачкала. Да чем? Дерьмом!

Если бы Фредди сразу не убежал, я бы сама его поколотила, но он тут же скрылся. И я, рыдая, отправилась домой, чтобы попробовать отстирать пальто. Естественно, у меня не вышло. Я использовала щелочное мыло и испортила ткань. Теперь вместо коричневых пятен на ней были белесые.

Мне ничего не оставалось, как рассказать обо всем Клаусу. Я попросила его предупредить брата о том, что, если он еще раз выкинет нечто подобное, я расскажу родителям о травле. Пока же я молчу, даже вину за испорченное пальто целиком взяла на себя. Клаус выслушал молча, кивнул и ушел, а спустя час вернулся с Фредди. Он тащил его за шкирку и давал под зад пинков.

— Проси прощения, — велел ему Клаус.

— Пошел ты!

Старший брат врезал младшему. Они были одного роста и комплекции, считай, по силам на равных.

— Прости, — выдавил из себя Фредди.

— А теперь пообещай, что больше так делать не будешь. Ну!

Мальчишка поднял на меня глаза, мокрые от слез, но не боли — злости. Под правым наливался фингал.

— ТАК я больше не буду, — пообещал он, но как-то зловеще, с нажимом на первом слове. Затем вырвался и убежал.

— Тебя накажут, — с грустью проговорила я.

— Знаю. Но это ничего, мне не привыкать.

— Хочешь, мы вместе поговорим с твоей тетей Лаурой? Я все ей объясню.

— Нет, так будет только хуже, — покачал головой Клаус.

— Хуже было бы, если бы я пожаловалась на Фредди родителям, а не тебе.

— Да. Но в этом случае досталось бы и ему, и мне, а тетка стала бы еще злее. Она велит нам держаться подальше от вас, русских. И если она узнает, что Фредди задирает дочку заместителя командира части, она придет в бешенство. Ему по заднице даст да сладкого лишит, а меня накажет, так накажет! Обвинит в том, что я на кузена дурно повлиял. Сегодня же мне достанется только за то, что я его побил. Не переживай за меня. И не плачь из-за пальто.

— Но оно было таким красивым!

— Ты — красивая. А пальто… самое обычное.

Это был первый комплимент, который я услышала от Клауса, и он очень меня взбудоражил. Мне уже и пальто было не жаль. Оно ведь самое обычное! В отличие от меня…

Клаусу тогда здорово досталось. Его не только выпороли, но и под домашний арест посадили, но он все же сбежал через четыре дня, чтобы увидеться со мной. Взобрался на дерево, постучал в стекло отломанной веточкой, и мы тихо переговаривались через окно. Был октябрь (мой любимый месяц с 1950 года), вечерами температура опускалась до нуля, и я простыла — утром встала с температурой. Мама оставила меня дома отлеживаться. Поила горячим чаем с малиной, давала жаропонижающие, но уже ночью меня увезли в больницу, где я пролежала две недели.

Первым человеком, которого я увидела после выписки, оказался… Фридрих.

Он сидел на лавке возле больницы, одинокий и замерзший. Нос его покраснел, а щеки стали белыми, под цвет снега, припорошившего все вокруг. Фредди исподлобья смотрела на меня и молчал, провожая глазами до машины. Когда она стала отъезжать, он встал. Я думала, он слепит снежок и швырнет его в авто, но нет. Побоялся, наверное. А может, он оказался у больницы случайно, просто так совпало, что мы пересеклись.

А вечером я встретилась с Клаусом. Он пришел ко мне с букетиком лаванды. Она радовала глаз и дивно пахла. В Берлине у многих она росла в горшках на подоконнике, и мой рыцарь, скорее всего, втихаря срезал ее где-то и завернул в газету, чтобы цветы не померзли. Никто и не понял, что в кульке именно они. Решили, что семечки или каштаны, в том числе я. Но когда мы поднялись в мою комнату, Клаус развернул газету, и я увидела лаванду. Я так поразилась этому, что поцеловала своего рыцаря, порывисто, коротко, но в губы. Клаус зарделся так, что даже кончики его оттопыренных ушей заалели, и все же смог выговорить:

— Я очень по тебе скучал.

«И я по тебе», — мысленно ответила я, а вслух произнесла:

— Мог бы навестить, раз так.

— Я хотел, но меня не пускали. А возле больницы нет высоких деревьев.

— Сегодня я видела там Фредди, — решила сообщить я.

— Да, он таскался за мной, думая, что я не замечаю его. Наверное, опять хотел какашек тебе на подоконник подбросить или как-то иначе напакостить.

— За что он меня ненавидит?

— Не тебя — меня. Я с пяти лет в няньках у Фредди. Тетка оставляла его на меня, когда уходила на работу. Еще заставляла прибираться, таскать и греть воду, собирать яблоки, желуди, добывать дрова. И так три года. Я в его возрасте уже начал с ним сидеть и вкалывать, как золушка, но ничего не меняется. И я взбунтовался. Мне этого не простили: ни тетка, ни брат. И если тетка просто недовольна тем, что я перестал ей безропотно подчиняться, то Фредди еще и обидно. Он думал, я буду с ним нянчиться до конца своих дней.

— Он решил, что ты из-за меня перестал с ним возиться?

— Нет, я еще до знакомства с тобой прекратил это делать. Наверное, он просто хочет через тебя досадить мне. Но давай больше не будем о нем?

— Давай, — тут же согласилась я. Мы и так уделили слишком много внимания недостойному мальчишке. — Ты прочел сказку «Колобок»? — Я тоже учила его родному языку, но Клаус не проявлял старания и пока мог осилить только короткие стишки. Любил Агнию Барто, а еще частушки. Их он даже распевал, притопывая и прихлопывая.

— Я выучил эту сказку наизусть. Слушай: «Жили-были старик со старухой…».

Он пересказывал «Колобка», а я одобрительно кивала, хотя половину слов Клаус произносил неправильно. Не успел он дойти до конца, как мама позвала нас на чай с вишневым паем. Мы спустились в кухню, сели за стол. Клаус уплетал угощение, я вяло ковыряла пирог (аппетита все еще не было). Но мне было радостно от того, что я дома, с родителями, и Клаус со мной. Мы были как одна дружная семья…

За которой в этот момент через окно наблюдал Фредди. Я увидела его мельком. Когда он понял, что замечен, убежал. Мне показалось, что рыдая…

Но мне явно показалось.

***

Тот первый, лавандовый, поцелуй не забылся — ни мной, ни Клаусом.

Мы тянулись друг к другу, но в последний момент останавливались, смущались. И так до католического Рождества. Наша семья его, естественно, не отмечала, как и православное, но папа разрешил мне пойти к костелу, чтобы посмотреть службу. Сопровождать меня доверили Клаусу, и мы отправились на ночную прогулку. Альтен-штрассе, заселенная русскими, была скудно освещена уличными фонарями, но костел сверкал. Недостаток электрических огней компенсировался «живыми» — свечи стояли и на крыльце, и в окнах собора. Их держали люди в руках и ставили на могилы кладбища. Как раз туда Клаус и повел меня.