— Бергвид. — Одиндису трясло. — Бергвид Отважный! Он приказывал нам вернуться, плыть домой в Сигтуну.

Бруни, Вигот и Сольвейг переглянулись.

Одиндиса закрыла глаза:

— Появился — и вот его уже нет. А я чувствую себя вялой, будто тряпка.

— Ты так побледнела, — сказал Бруни.

— Даже стала голубой. Будто луна, — вторила ему Сольвейг.

— Возвращайся к судну, — приказал ей старший мужчина.

— Может, мне пойти с тобой? — предложила девушка.

— Нет, — отказалась Одиндиса. — Ты иди. Тебе там понравится. — Она открыла глаза и равнодушно поглядела на нее: — Слоти… он рассказал тебе?

— Про Эдит? — спросила Сольвейг. — Да, рассказал.

— Тогда ты должна выбрать. И ты узнаешь эту брошь. Ты сразу ее узнаешь.

Одиндиса, шатаясь, поднялась на ноги и повернула обратно к причалу.

— Она блуждает между мирами, — заметила Сольвейг.

— Скорее шатается, — поправил ее Вигот.

— На фьорде у нас тоже есть такая женщина. — На лбу Сольвейг выступили морщинки. — И мы никогда не знали, чему верить, а чему нет.

— В любом случае, Рыжий Оттар не свернет с пути из-за какого-то призрака. Вот уж вряд ли! — сказал Бруни.

Они поглядели вслед Одиндисе, а потом продолжили путь в Земляной город.

— Видите вон тот дом? — Бруни указал на него рукой. — С крышей, похожей на шатер…

— Похож на сидящего тролля, — заметила Сольвейг. — Некоторые тролли носят такие шапки.

— Это дом ярла Рогнвальда, — пояснил Бруни. — Он правит городом. Рыжий Оттар тебе рассказывал.

Сольвейг улыбнулась и похлопала себя по лбу:

— Да? Боюсь, что эль говорил громче, чем Оттар.

— А ты знаешь, почему русы стали христианами?

— Я и не знала, что они христиане.

— Мало же ты знаешь. В Киеве был конунг, который решил, что пора русам выбрать себе веру.

— Зачем?

— Хватит меня перебивать, — брюзгливо оборвал ее Бруни. — Я собирался рассказать об этом позднее. Ну да ладно. У шведов, финнов, балтов, славян, булгар, хазаров и арабов были свои боги. И этот конунг, его звали Владимир, отправил посланников в разные страны, чтобы узнать их веру. Они поскакали в Азию, переплыли Великое море. Когда они вернулись, конунг послушал их рассказы и решил, что ислам — вера арабов — подходит им лучше всех прочих.

— Почему? — снова не удержалась Сольвейг.

— Но когда послы сообщили ему, что последователи веры сей не пьют жидкостей, которые перебродили или были каким-либо образом очищены…

— Что?! — изумился Вигот. — Они не пьют эля?

— Нет, ни эля, ни сидра, ни вина. Ничего хмельного.

— А что же они тогда пьют?

Бруни пожал плечами:

— Затхлую воду. Молоко.

Сольвейг и Вигот медленно покачали головами.

— Когда об этом услышал Владимир, он тоже покачал головой и сказал, что вера, запрещающая эль, никуда не годится.

— В Норвегии тоже так думают, — сообщила Сольвейг.

— И тогда посланники, вернувшиеся из Миклагарда, — Сольвейг навострила ушки, — рассказали конунгу, сколь великолепно святилище христиан, великий храм Святой Софии, и как пышны все обряды, что в нем совершаются. Вот что они сказали: «Не найдется на земле ни красоты, способной затмить эту, ни блистания, свету этого храма подобного». — Глаза у девушки засияли. — Так конунг Владимир решил, что русы должны принять христианство. Но не сомневайся, старых богов они тоже чтут. Я даже слышал слово, придуманное специально для этого, — «двоеверие». Земля двух вер.

Стоило Сольвейг наклонить голову перед притолокой и ступить в обшитую бревнами клеть, как она почувствовала, что попала в волшебный мир.

Внутри было жарко и душно; потолки и стены были закопчены, и все покрыто сажей, и всюду, в каждом уголке, лежали сокровища, каких она еще никогда не видала.

Тут — россыпь стеклянных бусин, голубых, словно незабудки, и зеленых, точно мох, жемчужных и цвета шафрана… Там — глыба янтаря, огромная, размером с колено. Вот гора заклепок, а вот — два серебристых березовых лукошка.

Сольвейг едва успевала разглядеть одно, как глаза тут же влекли ее к другому. Она едва дышала от восторга и с радостью согласилась бы провести в этом чудесном месте всю свою жизнь.

Слышно было, что внутри избы кто-то двигается, затем обтрепанная занавесь, отделявшая мастерскую, распахнулась, и к гостям выскочил — как из лука выстрелил — невысокий худощавый мужчина; его голова была слишком велика для такого тела. На лице его сияла широкая и добрая улыбка, белки глаз отливали розовым.

— Олег! — воскликнул Бруни.

— Бруни! — воскликнул Олег.

Они обнялись. Не разжимая объятий, оглядели друг друга и рассмеялись.

Бруни указал на своих спутников:

— Вигот. Сольвейг.

— Добро пожаловать! — ответил Олег. — Муж… жена… — Он умильно заулыбался и медленно сцепил пальцы в замок.

— Нет! — вскричала Сольвейг. — Нет, мы не…

— Не что? — спросил Вигот.

— Мы не муж и жена, — ответила девушка, чувствуя, что щеки ее багровеют. — Он думает, что мы вместе.

Вигот в ответ расхохотался.

— Все умоляет взять ее в жены, — обратился он к Олегу.

— Мои юные друзья уже слышали о тебе, — снова заговорил Бруни. — О кузнец из кузнецов!

— Да брось ты, — ответил тот.

— Всякий, кто желает научиться ремеслу, должен поработать с тобой. Хотя, конечно, из женщины хорошего резчика не выйдет.

— У меня двое учеников. Вполне достаточно.

Сольвейг заметила, сколь неугомонен был Олег: то возьмет что-нибудь, то положит обратно, примется сдувать сажу, одернет рубаху… словно ни мгновения не может постоять спокойно.

— Сольвейг хочет учиться, — поведал ему Бруни.

Олег улыбнулся ей. Она увидела, что, хотя белки его глаз покраснели от сажи и беспрестанного трения, радужки были коричневыми и блестящими, словно лесной орех.

— Одному — отважным воином быть, другому — успех на доске для игр, иному — боев рукопашных жар… — добродушно произнес он.

— Это про тебя, Вигот, — упрекнула того Сольвейг.

— А кому-то — соколов приручать, — продолжил Олег. — Есть люди искусные в ремесле. Я тут подумал… ведь мастерская — это место встреч.

— Как так? — спросила Сольвейг.

— Позволь задать тебе вопрос. Есть ли что-либо прекрасное, что не было бы полезным? А действительно полезное может ли быть некрасивым?