Сильной? Но Сольвейг совсем не чувствовала себя сильной. Она казалась себе такой слабой и хрупкой.

— Ты… ты отнеслась ко мне как мать, — сказала она еле слышно.

— Ну, ну. Ты поговорила с Олегом?

Сольвейг вздохнула. Она была так слаба, что не могла ничего ответить. Вместо этого она закрыла глаза.

— Я так и думала, — сказала Одиндиса. — И ты нашла брошь.

— Она такая красивая, — прошептала девушка. — Я сказала Олегу, что ты придешь за ней.

Одиндиса прищелкнула языком:

— Рыжий Оттар передумал. — Сольвейг снова открыла глаза (о, какими же тяжелыми были ресницы!). — Я все равно куплю ее на серебро Слоти. Куплю, а Рыжему Оттару скажу как-нибудь потом.

— Но…

— Он часто меняет свои решения. Будто флюгер! Поначалу он рассердится, но потом сам же будет доволен.

— Как хорошо ты его знаешь, — пробормотала Сольвейг.

Одиндиса не ответила, лишь сощурилась и бросила на девушку хитрый взгляд.

И тогда Сольвейг вспомнила о бусине, которую подарил ей Олег: «Может, я уронила ее на пристани? Подобрал ли ее Вигот? Или Бруни?»

Пока она размышляла об этом, явился Вигот, будто призванный ее мыслями. Он пристально взглянул на нее.

— Снова ты! — сказала Одиндиса. — Вигот то и дело навещал нас ночью.

Сольвейг подняла на него глаза, и улыбка ее была подобна первому весеннему подснежнику.

— Ты спас меня. Ты спас мою жизнь.

— А что мне, по-твоему, оставалось? Стоять и смотреть?

— Шшш… — тихо прервала его Сольвейг со слезами на глазах. — Я же благодарю тебя.

Вигот постоял, смущенно разминая пальцы. Потер щеку, оцарапанную в борьбе.

— Все еще больно? — спросила его Сольвейг.

— Уж поменьше, чем тебе.

Сольвейг не знала, спросить ли ей Вигота про фиалково-серую бусину. Девушке не хотелось, чтобы он подумал, будто она обвиняет его, поэтому решила первым расспросить Бруни.

Следующим посетителем Сольвейг стал Рыжий Оттар.

— И это ее вы считаете сильной? — возмутился он, уставившись на Сольвейг. — Сначала рука, теперь это…

Шкипер видел, что ее всю трясло, но это его не остановило.

— Сокровище! Турпин сказал, что ты сокровище, а я говорю — мешок с несчастьями! Так-то.

Где-то глубоко в душе у Сольвейг начало закипать возмущение. Она решила, что больше не даст Рыжему Оттару себя обидеть.

— Боги против тебя.

— Нет! — хрипло проговорила она и сощурилась. — Будь так, я бы не добралась сюда.

— Даю тебе еще одну возможность исправиться. — Шкипер потряс рыжей головой и нажал большим пальцем на нос Сольвейг. — Так или иначе, ты нужна на пристани. Приходи, как сможешь.

— Сегодня она еще не сможет, — сказала ему Одиндиса.

— Сегодня настало время выставить на продажу наше оружие, — поведал им Оттар. — Наши превосходные скрамасаксы! И меч с рунами, который Бруни сработал прошлой зимой.

— Я их еще не видела, — слабым голосом отозвалась Сольвейг.

— О, ты их не забудешь. Они врежутся в твою голову навеки!

Сольвейг моргнула:

— Мне уже достаточно ран, спасибо.

— А завтра, — продолжил шкипер, — мы выставим наши резные товары. — Он свирепо поглядел на Сольвейг. — Сколько есть, столько и выставим. Да, а еще нам нужно найти проводника, который бы провел нас по реке. Сегодня на борт поднимутся трое.

— Трое? — спросила Одиндиса.

— Чтобы было из чего выбрать. Все смогут высказаться.

Сольвейг приподнялась на локтях. На ее лице пылал нездоровый румянец, а глаза сильно блестели.

— Ложись, девочка, — приказал Рыжий Оттар. — У тебя лихорадка.

Рыжий Оттар прогнал первого проводника почти сразу же, как тот ступил на борт. Этот светловолосый кормчий с длинными и тонкими усами вызывал раздражение тем, что непрестанно кивал, пока шкипер задавал ему вопросы, а затем медленно повторял услышанное. И лишь после этого отвечал — многоречиво и витиевато.

— И вот сейчас ты спрашиваешь меня, сколько дней пути от Новгорода до Смоленска, — эхом отозвался тот. — Разве не об этом ты меня спрашиваешь?

— Да! — рыкнул капитан. — Это я тебя спрашиваю, а не наоборот. Мне что, ждать ответа до того дня, когда замерзнет Волхов?

— Когда замерзнет Волхов? Об этом ты меня спрашиваешь?

— Пшел вон! — ответил Рыжий Оттар. — Торстен, пусть он спросит тебя, спрашиваешь ли ты его, знает ли он дорогу до причала.

Второй проводник был рыхлым, точно мешок с помоями. Он еле сумел сесть, и голос его звучал так, будто он все время задыхается.

— Любишь поесть, а? — поинтересовался Рыжий Оттар.

— О да, — ответил тот с хитроватой улыбкой.

— Это заметно. Тебе уже случалось вести суда до Киева?

— Врать нехорошо. Матушка мне всегда так говорила.

— Ну так что ж, да или нет? — потребовал ответа Оттар.

— Да! — Мужчина визгливо хихикнул. — Да! Если бы я сказал «нет», я бы соврал!

Бард взревел от смеха, да и Брита тоже развеселилась, но остальные переглянулись, нахмурившись.

— Попался! — пробулькал толстяк.

— Хиханьки, хаханьки… не захлебнись слюнями! — воскликнул Рыжий Оттар и взмахнул рукой. — Уведите его.

Команда ожидала прихода третьего соискателя. Сольвейг встала и оперлась на планшир. Она все еще нетвердо держалась на ногах и была слаба, точно старуха; шея у нее так распухла, что голова не поворачивалась ни влево, ни вправо. Но стоял последний день апреля, воздух был мягок, и она слышала крики прибрежных птиц.

А затем девушка почувствовала, что кто-то встал рядом.

— Твоя шея, — заметила Брита. — Она выглядит так, будто это вареная колбаса из оленины.

Сольвейг моргнула.

Брита взяла ее за руку и принялась пристально разглядывать шею:

— Можно потрогать?

Но Бард, проскакав мимо них по палубе, спас девушку от любопытства Бриты.

— Эй! — воскликнул он, хватая сестру за руку. — Пойди посмотри на Торстена!

У кормчего в руках была веревка. Подойдя поближе, Сольвейг услышала его голос:

— Так что, примемся за голову турка?

— Голову турка? — повторил Бард. — Ты спросил, хочу ли я приняться за голову турка?

— Ты ужасен, ничуть не лучше первого проводника.

Брита улыбнулась:

— А что это? — В голосе ее звучала неуверенность. Может, ей и не очень-то хотелось узнать правду. — Что за голова турка?