Сначала эта встреча в кафе, потом похороны, а дальше?

Мы выехали заранее. Второпях позавтракали и заранее выехали, но свободного места на парковке – там, где мы собирались оставить машину, – не нашли. Было воскресенье, но близилось Рождество, когда все открыто даже по воскресеньям, повсюду машины и толпы народа. Я предложила другое место. Сёрен возразил и предложил свое. Мы принялись спорить, но тут одно место освободилось, мы заехали на него и вышли. В кафе, где мы договорились встретиться, сидели семьи с детьми, на стульях – грудой наваленная верхняя одежда и свертки с подарками. Ни единого свободного столика. Что же нам теперь, на улице ждать, на морозе? Мы переминались с ноги на ногу в надежде, что кто-то встанет и уйдет, однако место это все равно не подходило для печальных бесед, зря я его выбрала. Позвонить Астрид и сказать, что с кафе я ошиблась, тут все забито и что мы поищем другое? Или все же сначала дождаться их? На берегу был еще паб, можно пойти туда, но там уже наверняка пиво рекой льется, а в кафе-мороженом в торговом центре крайне неуютно. Мы стояли посреди всей этой кутерьмы и пытались что-то придумать. Ко мне засеменила какая-то крошечная девчушка, а сзади шагала ее мама – она наклонилась и вытянула руки, чтобы подхватить дочку, если та упадет. Наверное, моя мать тоже в свое время так следовала за мной, когда я только училась ходить, да, наверное, так все и было, хотя сейчас представить это сложно, но в первое время мать наверняка была хорошей и заботливой, следовала инстинктам и была рядом, с тех пор уже столько времени прошло, но ходить я научилась. Мы вышли на улицу и встали возле кафе, Сёрен в своем огромном пуховике. Мы обсуждали, куда еще можно пойти, стараясь не думать о том, что нам предстоит, не думать о неприятном. Не знаю, чего ожидал Сёрен, спрашивать его я не стала, говорить об этом не хотелось, пускай оно просто все случится, и хорошо, что я не одна, хорошо, что Сёрен взрослый, вот бы он вообще почаще со мной ездил.

Может, позвонить Астрид и сказать, что мы пойдем в другое место, хотя никакого другого места я в окрестностях не знала? Может, лучше и впрямь прогуляться по холоду, как она сначала предложила? Мы могли бы пройтись вдоль речки… Но тут позвонила сама Астрид – они стояли возле пиццерии на другом берегу, ну да, про нее мы совершенно забыли. Мы перешли по мосту на другой берег и увидели их. Они стояли возле пиццерии, три нелепые фигуры. И мать совсем такая, какой я ее помнила, только какая-то неприметная. Все они такие, какими я их запомнила, насколько я вообще их помнила, все трое похожи на самих себя, только какие-то все неприметные. Не то чтобы я как-то от них отличалась, но одежду я выбрала тщательно, заранее продумала, что надену, и приготовила вещи – положила их на стул. Лицо я постаралась не потерять. А вот с их лицами дело обстояло чуть похуже. Мы обнялись – первой я обняла мать, и та сказала: «Девочка моя!» – прямо как прежде, прямо как кто-то из моих любовников когда-то. Девочка моя. Потом я обняла Осу, а за ней и Астрид. Сёрен тоже обнялся с матерью, Астрид и Осой, после чего мы зашли в пиццерию и огляделись в поисках столика поспокойнее. Кто же будет за главного? Нет, не я, встретиться – не моя идея. Оса нашла столик чуть в стороне, и мы направились к нему, мать в центре, а Астрид с Осой – по бокам, поближе к матери, чтобы защитить ее. Они и уселись возле матери, с обеих сторон от нее, а мы с Сёреном разместились напротив. Острид, Оса и мать сидели с одной стороны, мы с Сёреном – напротив. Кто начнет и с чего? Оса спросила, что мы закажем, и посмотрела на меня. Я попросила кофе. Пить пиво настроения не было, хотя Оса, возможно, думала, что я захочу пива, что мне захочется так приглушить муки совести, ведь я поссорилась с отцом, а отец умер, вот я и буду топить горе в пиве. Оса спросила, все ли будут кофе, да, кофе хотелось всем, и Оса пошла к стойке и взяла на всех кофе.

«Сколько же мы плакали, – сказала мать, – у нас просто больше слез не осталось», – она будто извинялась за то, что сейчас не плачет. Судя по ним, плакать они не собирались, выглядели они возбужденными и слегка помешанными. Мы пили кофе, а они, перебивая друг друга, рассказывали, как все происходило, рассказывали взахлеб, с самого начала и до конца. Это все было так тяжело, говорили они, в такой тяжелой ситуации они еще не оказывались. Оса спросила, бывали ли мы когда-то на месте происшествия. Сама она однажды оказалась на месте происшествия первой, тогда произошла автомобильная авария, и водитель – мужчина – потом скончался от травм, там столько крови было, это тогда она поняла, что не переносит вида крови, но зато она организовала собравшихся, она не бездействовала, и каждый помог, чем мог. Сантехники должны были прийти в восемь, и когда они позвонили в дверь, отец пошел открывать, но, судя по всему, на лестнице упал. Споткнулся и упал, а может, у него закружилась голова, и он упал, или у него остановилось сердце, и он упал, точно никто не знал, но отец упал и ударился головой о бетонную стену. В доме было тихо, ни отцовского голоса, ни водопроводчиков, и матери показалось это странным, она встала и увидела, что отец лежит на лестнице, весь в крови, голова неестественно запрокинута, и мать побежала к двери – водопроводчики все звонили. «Я так и открыла им в одних трусах», – сказала она, они с сестрами тихонько засмеялись, и мать снова сказала, что они уже все слезы выплакали, будто просила прощения за этот смех. Они плакали и смеялись, и снова плакали – так она сказала. Мы с Сёреном не смеялись и не плакали, мы с Сёреном находились где-то в другом месте, где-то еще, хотя, вроде бы, мы сидели в той же самой пиццерии и пили кофе.

Сантехникам – двум довольно молодым парням – мать прокричала, что, кажется, ее муж умер, и сантехники вбежали в дом, подбежали к отцу, выпрямили ему руки и ноги и начали делать искусственное дыхание. А ведь они совсем молодые, подумать только, двое молодых парней вот так внезапно наткнулись на умирающего, им тоже нелегко пришлось, но какие же они молодцы, – рассказывала мать. Сама она позвонила Осе – к счастью, та в этот день поехала на работу на машине, поэтому на полпути развернулась и помчалась на Бротевейен, успев до приезда «Скорой». И благодаря сантехникам сердце у отца снова забилось, они двадцать минут пытались вернуть его к жизни, и еще до приезда «Скорой» сердце у него начало биться. Отца положили в машину, мать с Осой и Астрид поехали с ним, а сантехники остались в доме – им же надо было выполнить то, зачем они пришли. «Они такие молодцы!» – воскликнула Оса. Когда суматоха уляжется, она непременно пошлет им цветы. Сантехники остались и починили бак для горячей воды. «Отец говорил, – сказала мать, – что он никогда с Бротевейен не переедет, что, скорее, его оттуда вынесут вперед ногами в белых тапочках, так и вышло, только не в белых». «Отец поспешил и упал», – сказала Астрид. «Верно, – ответила мать, – это точно, поспешил и упал». – «На него похоже», – добавила Оса. «Жил – торопился, и умер второпях», – подхватила Астрид. «Да», – Оса заулыбалась и собиралась было еще что-то сказать, но тут мать перебила ее и спросила, нет ли у меня каких-то особых пожеланий относительно похорон. Пожеланий? Нет, никаких пожеланий у меня не было. Мать заговорила о музыке во время церемонии прощания. Отцу очень нравилась одна мелодия, которую крутили по радио, отец постоянно слушал радио, ну, когда не сидел в кресле, уткнувшись в журнал. «Какие он мудреные журналы читал, – мать взглянула на меня, – знаешь, Бергльот, каких он только журналов не читал, и все ужасно мудреные». Что на это ответить, я не знала, и промолчала. «Думаю, похороны пройдут хорошо», – произнесла Астрид. Один из соседей по даче обещал сыграть на скрипке, наверняка получится неплохо, а может, кто-нибудь даже споет. Мне казалось, будто вся эта кутерьма, все мелочи, решения, которые им приходилось принимать сообща, раззадоривали их, они даже дрожали от того напряжения, в котором сейчас жили. «Почти всем занимается похоронное бюро, – сказала мать, – они закажут еду и напитки, и все остальное уладят. Но помещение мы снимать не будем, – мать посмотрела на меня, – поминки мы устроим на Бротевейен, места там много, поэтому зачем снимать помещение, когда дома так просторно, да и отец так любил этот дом, так любил. А по поводу некролога ты не думала?» – спросила она. Я покачала головой. Нет, про некролог я не думала. «А врачи – врачи какие молодцы! – сказала Оса. – Вот уж не зря мы налоги платим. Двое врачей все время находились возле отца. Или… Или они все же выходили?» Они переглянулись. Нет, врачи почти все время были у отца в палате, да, сестры согласно закивали, там почти всегда было двое врачей, и еще тетя Унни и тетя Сидсель, и они обе тоже ну такие молодцы, так помогли и задавали врачам каверзные медицинские вопросы. В больнице провели несколько обследований, но кровь не поступала отцу в мозг целых двадцать минут, поэтому отец так и не пришел в себя. Они вновь и вновь повторяли то, что уже говорили, и это вовсе неудивительно – события им пришлось пережить нелегкие, и именно таким образом мы проживаем тяжелые моменты – рассказываем о них снова и снова. Астрид вытащила из кармана мандарин, очистила его и, сунув дольку в рот, протянула мандарин Сёрену. Тот сперва растерялся, но потом до него дошло, что надо отломить дольку и передать мандарин мне. Он отломил дольку и отдал мандарин мне. Я же, взяв дольку, протянула мандарин матери, а та – дальше, Осе. Когда мы по работе встречались с представителями издательств и переговоры шли через пень-колоду, председатель нашего Журнального форума тоже так делал – доставал апельсин, чистил и пускал по кругу, чтобы каждый отломил по дольке. Древний африканский обычай, к которому прибегали, чтобы успокоить враждующих. Когда люди делят трапезу, они начинают относиться друг к другу с большим снисхождением. Приняв решение отключить отца от аппарата искусственной вентиляции легких, они вошли в палату – попрощаться. По словам Осы, они решили положить конец страданиям отца ради него же самого, потому что в противном случае его ждало бесславное существование. Отец, который вечно спешил, парализованный, лишенный возможности говорить, до конца жизни зависел бы от аппарата искусственного жизнеобеспечения. «Оса у нас просто молодец!» – сказала Астрид. «А Астрид какая молодец!» – встряла мать. Астрид сидела с отцом до последнего, она видела, как вытекает из отца жизнь, как все медленнее пульсирует у него на шее вена, каким умиротворенным стало его лицо по сравнению с предыдущим днем, когда оно искажалось внезапными, внушающими ужас судорогами. Дочка Астрид даже не смогла зайти тогда в палату – таким чужим стал отец, окровавленный и изувеченный. «И мама у нас молодчина, – сказала Астрид, – сразу взяла себя в руки и так разумно действовала. Конечно, по маминым меркам». – Астрид улыбнулась матери, и Оса тоже заулыбалась, а потом и мать благодарно улыбнулась дочерям. «Разумеется, – продолжали они, – без успокоительных не обошлось, да и вино красное тоже на пользу пошло». «А тетя Унни – вот кто молодец! – сказала Астрид. – Спокойная и разумная, она обсуждала с врачами всякие медицинские детали, и тетя Сидсель тоже молодец, такие сложные медицинские вопросы задавала, врачи очень внимательно к ним отнеслись, к тете Унни и тете Сидсель». И, чтобы я знала, в мозгу у отца не обнаружили ни малейших признаков Альцгеймера. «И Оса у нас молодец!» – все повторяла мать. Они как будто давали мне понять, что мне следует сожалеть о том, что я так отдалилась, – иначе я бы тоже могла держаться молодцом, да и Сёрен заодно, пусть узнает, чего он лишился из-за своей матери.