Сердце мое бешено заколотилось.

— Нет, не хочу, — сказала я. — Если высчитаете, что это нужно обязательно, устройте прием после моего отъезда впансион…

Меня следовало, конечно, отчитать. Тетка хотела, чтобыпоследнее слово все-таки осталось за ней. Она улыбнулась, поджала губы исказала с иронией:

— То есть как это?.. Может, нам на церемонии обручениявместо тебя поставить заместителя? При бракосочетании — пожалуйста, но приобручении, дочь моя, такого обычая пока еще нет.

Мне нечего было ответить, и я продолжала смотреть в пол.

Чтобы как-то смягчить горечь назиданий, которые мнепредстояло сейчас выслушать, тетка обняла меня и погладила по лицу.

— Феридэ, — сказала она, — мне кажется, уженастало время прекратить ребячество. Теперь я не только твоя тетка, но и мать.Думаю, нет надобности говорить, что я этому очень рада. Не так ли? Лучшейневесты Кямрану не сыщешь. Что хорошего, если б это была какая-нибудь чужаядевушка? Ни характера не знаешь, ни семьи ее… Только… Слишком уж тылегкомысленна. В детстве, может быть, это не так страшно. Но с каждым днем тыстановишься все более взрослой. Конечно, со временем станешь серьезнее,поумнеешь. До окончания пансиона, то есть до вашей женитьбы, остается ещечетыре года. Срок довольно большой. Однако ты уже невеста. Не знаю, понимаешьли ты, что я хочу сказать. Ты должна быть серьезной и рассудительной. Пораположить конец всем твоим шалостям, легкомыслию, упрямству. Тебе ведь известно,какой Кямран деликатный и тонкий.

Сейчас я не знаю, было ли в этой нотации, которая слово вслово запечатлелась в моей памяти, что-либо стыдное и оскорбительное, но тогдамне вдруг показалось, что тетка считает меня не вполне подходящей парой длясвоего драгоценного сына…

Точно желая проверить, насколько на меня подействовали еенаставления, она спросила:

— Ну, теперь мы договорились, Феридэ? Не так ли? Мыустроим ужин по случаю обручения только для родственников и нескольких близкихдрузей.

Я представила себя рядом с Кямраном за столом, украшеннымцветами и канделябрами, в наряде, которого до сих пор не носила, с новойпрической и чужим лицом; взоры всех устремлены на меня…

Я вдруг задрожала.

— Нет, тетя, это невозможно! — И бросилась вон изкомнаты.

Мюжгян в те дни была для меня больше чем старшая сестра,она, можно сказать, заменяла мне мать. Когда ночью мы оставались с ней одни внашей комнате, я тушила лампу, обнимала руками ее удивительно худенькое тело(как она извелась за это время!), зажимала ей рот рукой, чтобы она молчала, иумоляла:

— Попроси, пусть меня никто не называет невестой.Обрученные девушки — это те, над которыми я всегда насмехалась, которых жалелабольше всего в жизни. И вот теперь я одна из них. Мне стыдно, я готовапровалиться сквозь землю. Я боюсь. Я ведь девочка. Впереди четыре года. К этомувремени я подрасту, привыкну. Но сейчас пусть ко мне никто не относится как кневесте.

Получив наконец возможность говорить, Мюжгян отвечала:

— Хорошо, но с одним условием, вернее, с двумя.Во-первых, ты не станешь со мной сражаться, душить меня. Во-вторых, ты еще разповторишь мне, только мне, что ты его очень любишь.

Я прятала свое лицо на груди у Мюжгян и кивала головой: да,да, да…

Мюжгян сдержала свое обещание. Домашние и знакомые неговорили мне в лицо о моем обручении. А если вдруг случалось, что кто-нибудьначинал надо мной подшучивать, то тут же получал за болтовню по заслугам иумолкал. Но один человек все-таки получил от меня пощечину; к счастью, это былродственник, мой кузен собственной персоной. Мне кажется, оплеуха былазаслуженная. Не дай аллах, если бы об этом узнала тетка Бесимэ… Что бы она сомной сделала!

И все-таки надо сказать, жилось мне в особняке совсем не спокойно.

Так как положение мое возвысилось, в один прекрасный деньмне вдруг отвели более красивую комнату, заменили занавеси, кровать, гардероб.И, конечно, я не смела спросить о причине подобного внимания.

Однажды нам предстояло поехать в экипаже на свадьбу вМердивенкейю. Народу набралось довольно много, и я заявила:

— Сяду с кучером.

В ответ раздался хохот. Я покраснела и покорно полезла вэкипаж.

Иногда, как и прежде, я ходила на кухню, чтобы стащить там горстьсушеных абрикосов или какие-нибудь фрукты. Противный повар подтрунивал надомной:

— Что тебе надо, ханым? Скажи прямо. Тебе уже неподобает заниматься воровством.

Хотя мне никто ничего не говорил, но я уже не смела зазыватьк себе в гости ребят с улицы. А чтобы в кои-то веки раз залезть на дерево, мнеприходилось прятаться ото всех, дожидаясь темноты.

Но самым несносным был, конечно, Кямран.

Последние дни моего пребывания в особняке прошли, можносказать, в том, что мы играли в прятки. Кузен искал случая поймать менянаедине, а я всю свою хитрость употребляла на то, чтобы помешать ему этосделать.

Я часто отказывалась от прогулок в экипаже, которые он мнепредлагал. Если же он бывал слишком настойчив, я тащила с собой, помимо Мюжгян,еще кого-нибудь и по дороге без конца болтала именно с ними.

Я не была уверена в Мюжгян: она могла начать какой-нибудьненужный разговор или даже сбежать, оставив нас наедине.

Однажды Кямран сказал мне:

— Тебе известно, Феридэ, что ты делаешь менянесчастным?

Я не выдержала и спросила:

— Это теперь-то?

Вопрос был задан с таким комическим изумлением, что мы обарассмеялись.

— Я бы хотел хоть раз от тебя услышать то, что тыговорила Мюжгян. Мне кажется, это мое право.

Я закатила глаза, притворившись, будто не могу вспомнить, очем говорила с Мюжгян, подумала и сказала:

— Так. Но ведь Мюжгян девушка… И, если не ошибаюсь,ваша послушная раба. Нельзя каждому говорить все, о чем мы с ней болтаем.

— Разве я каждый?..

— Не поймите неверно… Хотя вы мужчина женского типа, новсе-таки вы мужчина! А то, что говорится подруге, мужчине не расскажешь.

— Разве я не твой жених?

— Очевидно, мы расторгнем обручение. Вы ведь знаете, ятерпеть не могу этого слова!

— Вот видишь, я был прав, назвав себя несчастным. Ядаже не смею слова сказать, боюсь опять получить пощечину. Но в моем сердцеживет чувство, которого я не ощущаю ни к кому, кроме тебя…

И тут я поняла, что вот-вот окажусь в западне, которой такумело избегала столько времени. Продолжи я разговор и дальше, у меня бы началдрожать голос или я совершила бы какое-нибудь страшное безумство. Не давКямрану договорить, я бросилась вон на улицу.