Мне казалось, он побежит за мной. Но погони не последовало.Я замедлила шаг и обернулась. Кямран не побежал за мной, он сидел на плетеномдиванчике под деревом. Я подумала: «Наверно, нехорошо с моей стороны такпоступать…» И если бы Кямран взглянул на меня в ту минуту, он понял бы, что яраскаиваюсь, и, наверно, догнал, и тогда уже я не смогла бы от него убежать…

Кузен сидел на диванчике действительно с видом несчастногочеловека. Чтобы подбодрить себя, я сказала: «Коварный желтый скорпион! Я еще незабыла, как ты бежал по этому саду за юбкой счастливой вдовушки! Я все делаюочень правильно!»

Не могу не рассказать также о несчастье, котороеприключилось со мной в последние дни каникул.

Обитатели особняка заметили вдруг, что один палец на правойруке у меня обмотан толстой повязкой. Тем, кто спрашивал меня, я отвечала:

— Пустяки. Обрезала чуть-чуть. До свадьбы заживет.

Однако тетка обратила внимание, что я упорно не желаюпоказать ей рану.

— Несомненно, ты что-то натворила. Ясно, у тебя что-тосерьезное, раз ты скрываешь. Давай покажем врачу. Не дай аллах, разболится…

А случилось вот что. Однажды тетка послала меня к себе вспальню достать из гардероба, кажется, платок. Один из ящиков был приоткрыт, ив глаза мне бросилась изящная коробочка, обтянутая голубым бархатом. В нейлежало мое обручальное кольцо. Я не смогла побороть искушение полюбоваться имхотя бы минутку у себя на пальце. Дорого же мне обошелся этот каприз! Как иопасалась тетушка, кольцо оказалось слишком мало и никак не хотело слезать спальца. Ах, как я волновалась, тщетно пытаясь освободиться от него! Я дажепробовала стащить его зубами. Напрасный труд! И как я ни старалась, палецтолько распухал, и кольцо все сильнее впивалось в кожу.

Если бы я призналась, родные сумели бы как-нибудьвысвободить мой палец. Но чтобы меня увидели с обручальным кольцом? Какой ударпо самолюбию! Тогда-то мне и пришло в голову забинтовать его. В течение двухдней при всяком удобном случае я запиралась в своей комнате, разбинтовывалапалец и часами стаскивала кольцо. На третий день, когда я уже была близка ктому, чтобы, сгорая от стыда, признаться во всем тетке, кольцо вдруг самососкочило. Почему? Очевидно, за эти два дня я похудела от волнений ипереживаний.

В последний день каникул я начала собираться в дорогу.

Кямран запротестовал:

— Зачем так торопиться, Феридэ? Ты могла бы ещезадержаться на несколько дней.

Но я не соглашалась, точно была самой прилежной ученицей, изаупрямилась, придумывая какие-то по-детски несерьезные причины:

— Сестры наказывали, чтобы я непременно явилась впервый же день занятий. В этом году с посещением будет очень строго.

Моя решительность послужила причиной нового приступамеланхолии и раздражительности у Кямрана.

На следующий день, провожая меня в пансион, он неразговаривал со мной и только при расставании упрекнул:

— Я никак не думал, Феридэ, что тебе захочется такбыстро убежать от меня.

* * *

Между тем я не была такой уж прилежной и разумной ученицей.Вдобавок события последних месяцев совсем выбили меня из колеи. Отметки запервую четверть оказались очень плохие. Ясно было, что, если я не возьму себя вруки, не приложу усилий, мне придется остаться на второй год.

Вечером того дня, когда мы получили табели успеваемости,сестра Алекси отозвала меня в сторону и спросила:

— Ну, нравятся вам ваши отметки, Феридэ?

Я удрученно покачала головой.

— Отметки неважные.

— Не то что неважные, совсем никудышные… Не помню,чтобы вы еще когда-нибудь так отставали. Между тем я надеялась, что в этом годувы будете учиться совсем по-другому…

— Вы правы. Ведь по сравнению с прошлым годом я сталастарше еще на один год…

— Разве только это?..

Удивительная вещь, сестра Алекси гладила меня по щеке имногозначительно улыбалась. Я растерялась и отвела взгляд в сторону.

Ах, эти сестры! Казалось, они не знают ни о чем на свете, ав действительности были в курсе всего, что происходит вокруг, им были известныдаже самые пустяковые разговоры. От кого? Как они все узнавали? Этого я никогдане могла понять, хотя прожила среди них десять лет и не считалась такой ужглупой девочкой.

Когда я, пытаясь спасти свою честь, промямлила какую-точепуху, сестра Алекси разоткровенничалась еще больше:

— Мне кажется, вы постесняетесь показать свой табельвсем… А?.. — И вслед за этим еще один увесистый камень в мой огород: —Если вы не перейдете в следующий класс, то вам угрожает опасность задержаться встенах пансиона еще на один долгий год…

Я поняла, что не спасусь от сестры Алекси, если сама неперейду в атаку.

Признав на помощь все свое нахальство, я спросила с ложнымпростодушием:

— Опасность?! Какая же опасность?

Но сестра Алекси и так позволила себе чрезмернуюоткровенность. Пойти дальше — означало быть фамильярной. Кокетливым жестом,признавая свое поражение, она ласково щелкнула меня по щеке и сказала:

— Уж это ты сама должна сообразить? — и пошлапрочь.

В этом году моей Мишель уже не было в пансионе, не то она обязательнозаставила бы меня разоткровенничаться и тем самым внесла бы еще большеесмятение и растерянность в мою душу.

Год назад, когда я плела подружкам всякие небылицы, ячувствовала себя непринужденно и легко. А сейчас, очутившись на положенииневесты, стала невероятной трусихой. От девочек, которые поздравляли меня, ястаралась отделаться короткой сухой благодарностью, а тех, кто подлизывался комне, вообще не замечала. Только одна подружка, дочь доктора-армянина изКозъятагы, пользовалась моим расположением и доверием.

Свободные дни я проводила в пансионе и за три месяца всеголишь два или три раза ночевала дома. Это упрямство, причину которого я самахорошо не понимала, страшно сердило тетушку Бесимэ и Неджмие. Кямран пребывал вполной растерянности и не знал, что и думать.

Первые месяцы он каждую неделю наведывался в пансион. Хотясестры не осмеливались открыто возражать против этих визитов, однако в душе онисчитали подобные встречи жениха с невестой-школьницей неприличными и морщились,сообщая мне о том, что кузен ждет в прихожей.

Обычно я останавливалась на пороге, нарочно оставляя двериоткрытыми, и, сунув руки за кожаный поясок своего школьного платья, стояразговаривала с Кямраном минут пять. Еще в самом начале кузен предложил мнезавязать переписку. Но я отказалась, сославшись на обычай сестер даватьподобную корреспонденцию на цензуру кому-нибудь, знающему турецкий язык, азатем уничтожать.