Моя мама явилась с чистым намерением помогать. Я открыла дверь и с опасением посмотрела на ее вместительную сумочку. Мама достала халат, тапочки и пошла мыть руки. Лицо у нее при этом было как у врача из миссии спасения.

На Руси до сих пор бытует мнение, что теща должна помогать своей дочке с младенцем. Что-то там советовать, чему-то там учить… Некоторые из подруг моей матери с потрохами уходили к дочкам в няньки. Эти активные женщины с радостью принимали титул бабушки и пускались во все тяжкие: нянчили внуков, готовили обед, убирали квартиры своим переросшим лахудрам. Они же выслушивали упреки от стремительно толстеющих зятьев и только разве что не спали с ними. Все прочее, что должна делать молодая жена, энергичные бабки тянули на себе. Зато их дочки, эти кобыляки, на которых можно воду возить, имели возможность дольше поспать, доучиться спокойно и даже заболеть какой-нибудь загадочной болезнью – к примеру, аллергия у них вдруг появлялась или СХУ, синдром хронической усталости. Такой изврат в нашем городе повсеместно одобряли, и вот моя мама на все на это насмотрелась и приехала часу в седьмом, под вечер. Шестнадцать метров комната у нас была, не забывайте.

Я поставила чайник. Мы расцеловались. Нет, путаю, целуемся мы обычно с Розой, в моей семье сантименты не приняты. Но я все равно была очень рада. Это же ясно – действительно приятно в первый раз показать сына маме. Момент был подходящий. Ребенок только что поел и выглядел таким милашкой… Мы искупали его, потрясли над ним погремушками. Мать встала к утюгу и с нежностью разглаживала распашонки и ползунки, которые остались еще от меня. На все про все хватило пару часиков, а потом дите заревело.

Дети ревут, ничего не поделаешь. Ревут они и никогда не объясняют, что им нужно. И покормили, и пеленки поменяли, дали воды, проветрили комнату – че ж ты, зараза, в кроватке своей не лежишь, что ж не лупишь глаза в погремушки? Что тебе не так? Где тебе больно? На эти вопросы дети не отвечают, просто ревут. Нас это раздражает, хотя мы сами точно такие же. Вот я сейчас сижу с перекошенной мордой, а вы меня спросите: Соня, что ж личико у тебя такое недовольное? В гости приехала, к любимой свекрови! И покормили тебя, и халат подарили, и винишка налили – с чего ж ты морды-то козьи делаешь? А я вам отвечу. Не знаю! Сейчас бы тоже вот взяла и заорала как ребенок, а почему? Не скажу, потому что сама не понимаю, даже через пятнадцать лет семейной жизни.

Мой сын ревел очень громко. Мама сразу взяла его на руки и стала носить. Она ходила по нашей комнатухе, как Ленин по тюремной камере – два метра до окна, два метра до двери. Больше места не было. В теплый угол рядом с нашей цыганской телегой Антон задвинул детскую кроватку. У окна стояла коляска, а в середине раскладушка – моя мама должна была где-то спать.

Ребенок разрывался, я хотела было его забрать, но мать упрямилась: «Отдыхай, отдыхай, тебе нужен отдых». И мы с Антоном, как две мумии, лежали на кровати и гадали, на сколько хватит маминого энтузиазма.

– Она терпеливая, – шептала я, потому что хорошо знала свою маму. – Пока ее не вырубит, она не остановится.

– Терпеливая, но не спортивная, – прикидывал Антон. – Два дня, я думаю, больше не выдержит.

Ходить и качать – утомительные дело, даже если вы носите куклу. И уж тем более, если у вас на руках младенец весом около четырех килограммов, который орет во все горло и мочит пеленки.

Через час моя мать заявила:

– В первый раз вижу такого ребенка. Он все время кричит. Это что-то ненормальное…

Я забрала кормить, и мать моя присела на край кровати, вытерла пот со лба и с подозрением взглянула на зятя.

– Ты у меня такой не была, – она сказала. – Ты была ангелом, ты никогда не кричала. Проснешься и развлекаешься сама с собой, завязками от ползунков играешь…

– Это он в меня пошел, – ответил Антон. – В детстве я был очень противным. А Соньчик и сейчас такая же. Проснется и сама с собой во что-то там играет…

Он погладил меня по спинке, и мама проследила за его рукой. Ее лицо смягчилось. Она еще не доверяла Антону, но уже потихоньку сокращала свой тайный список претензий к зятю. Когда ребенок намочил десятую пеленку, она поняла, что стиралку-автомат купили не зря.

Ближе к ночи малыш объявил начало второго акта. Мама снова взялась его носить, два метра до окна, два метра до двери. Через час ее монотонное «а-а!» стало звучать угрожающе. И сын мой тоже повышал октаву. А мы с Антоном замерли, как два покойника, и осторожно перешептывались.

– Надо забрать его, – я теряла терпение, – она устала, это опасно.

– Подожди, – муж держал меня за руку, – она не дозрела, пусть еще наиграется.

Мы продержались до полуночи. Мать начала хвататься за виски, за поясницу, и, слава богу, я забрала ребенка под предлогом «покормить». У меня на руках сын молчал, но присесть и прилечь с ним не получалось. Младенцы очень хитрые, они безошибочно чувствуют смену ритма и сразу начинают реветь, как только вы надумали спихнуть их в детскую кроватку. Я с ним маршировала до четырех утра, и ничего такого страшного в этом не было. Когда тебе двадцать, прогулять до рассвета – нормальное дело, уж лучше это делать со своим ребенком, чем неизвестно с кем.

Утром, когда все еще спали, моя мама начала собираться. На цыпочках она проскользнула в предбанник и там обувалась. Из душа вышел Антон, он потеснился, чтобы разойтись с любимой тещей.

– Ну что ж… – она ему сказала, – вижу, я вам не нужна…

Нам никто был не нужен. Мы с Антоном очень быстро догадались, как надурить ребенка. Хитрый друг Зильберштейн, которому было лень носить малыша, как-то положил его к себе на живот и вместе с ребенком стал качаться на нашей пружинной кровати как в гамаке. Тут железная сетка пришлась очень кстати. А чтобы сын не вздумал открывать свой рот, Антон принялся напевать ему в ухо старые военные песни. И вот на том моменте, когда Антон пел: «Дымилась роща под горою, и вместе с ней горел закат. Нас оставалось только трое из восемнадцати ребят…», наш малыш сладко уснул. Через некоторое время Антон повторил эксперимент с качанием. Возлег и запел. И – снова сработало! Чем мы и начали пользоваться.

А под эту песню про безымянную высоту наш сын быстрее всего отрубался. Так что мы старались.

Нас было слышно в коридоре. Мои однокурсники выходили туда покурить с бутылочкой пива. За дверью продолжалась веселая студенческая жизнь, а мы с другом Зильберштейном качали младенца. Хором! «У незнакомого поселка на безымянной высоте!»

…Брат Левушка услышал нас еще на лестничной площадке.

– Вот как вы спелись! – улыбнулся он. – Вам надо на улицу выходить, с футляром от скрипки…