потому что готовилась осенью переехать в город. Увидев молодого человека, одетого как натуралист, я приняла его за одного из ученых, которых привлекали живущие в наших краях птицы. К ним относились с недоверием, сама идея того, что кто-то готов по многу часов глазеть на индюшачьего грифа и записывать что-то в блокнот, была совершенно непонятна. Местные полагали, что эти люди, скорее всего, присматриваются к земле, чтобы открыть какое-нибудь дело из тех, которые приходят в голову только гринго.

— Здесь нет редких птиц, — встретила я его.

— А есть у вас… коровы? — промямлил незнакомец, — Две, Клотильда и Леонор, но они не продаются.

— Я Фабиан Шмидт-Энглер, ветеринар… — сказал он, спешиваясь, но тут же наступил на свежую коровью лепешку и запачкал сапоги.

— Они вроде здоровы.

— А вдруг не совсем, — предположил он, и уши его зарделись.

— Дядя Бруно и тетя Пия сами лечат животных, а если дело совсем плохо, мы зовем Яиму.

— Ну, если я кому-нибудь вдруг понадоблюсь, можешь найти меня в отелё «Бавария».

— А-а-а! Ты из тех Шмидтов, из отеля.

— Да. У нас есть телефон.

— Здесь телефона нет, но позвонить можно из Науэля. — Я бесплатно… в смысле, лечу животных бесплатно… — Почему бесплатно?

— Для практики.

— Вряд ди дядя Бруно позволит тебе практиковаться на Клотильде и Леонор.

Это не остановило Фабиана; на следующий день он вернулся — мы в это время как раз пили чай — и принес персиковый кюхен[14], испеченный в отеле. Как я узнала позже, всю ночь он не спал, мучимый бессонницей из-за внезапно вспыхнувшей влюбленности, и, преодолев свойственную ему осторожность, стащил на кухне кюхен и минут сорок скакал верхом в надежде увидеть меня снова. Навстречу ему высыпал весь небольшой клан дель Валье, а также дядя Бруно и Торито; все они пристально рассматривали приезжего ветеринара, опасаясь, что тот собирается меня соблазнить. Факунда угрюмо налила Фабиану чай.

— Сюда не нужно приносить еду, сеньор, у нас ее полно, — проворчала она, увидев кюхен.

Фабиану были присущи те же дисциплина и трудолюбие, которые обеспечили его семье процветание. Он твердо решил меня завоевать, и переубедить его было невозможно. Ни открытое недоверие дяди Бруно, ни ворчание Факунды не сумели его оттолкнуть, не отступил он и перед моим равнодушием. Его любовное томление я заметила далеко не сразу, а до тех пор относилась к нему как к дальнему и не слишком интересному родственнику. Он приезжал к нам каждый день в течение двух летних месяцев, умоляюще смотрел на меня, героически поглощал бесчисленные чашки чая, нахваливал пироги и печенье Факунды — предыдущий промах он учел и больше кюхена не привозил — и развлекал маму и тетушек играми в карты, а я тем временем потихоньку пробиралась к себе в Скворечник и спокойно читала. Он был настолько нудным и пресным, что сразу внушал доверие.

Едва освоившись, Фабиан оставил в прошлом свою запинающуюся манеру говорить, которая меня раздражала, но болтуном не был и в отличие от всех других мужчин, которых я встречала в своей жизни, предпочитал не высказывать своего мнения, если не разбирался в вопросе как следует. Это благоразумие, которое временами можно было принять за невежество, не помешало ему добиться необычайных успехов в благородном деле врачевания скотины, о чем я расскажу позже, если до тех пор не забуду. Дядя Бруно, который без колебаний отшивал других молодых людей, в конце концов привык к его появлениям и уходам. Однажды он даже позволил ему взглянуть на рождение теленка у Клотильды, а значит, наконец-то принял.

Общество Фабиана рассеивало царившую дома скуку: мы жили уединенно, и тем для разговоров было у нас мало. Все говорили об одном и том же: о погоде, соседях, еде, болезнях и лекарствах. Оживлялись мы только с приездом мисс Тейлор и Тересы. Новости по радио доносились будто с другой планеты — они не имели к нам никакого отношения. Фабиан мало участвовал в беседе, но его снисходительное внимание вдохновляло других на рассказы, и постепенно я узнавала кое-что из нашего прошлого, о чем не догадывалась. Так, тетушки рассказали ему о землетрясении, случившемся в год рождения Хосе Антонио, о пандемии испанки, когда родилась я, и о прочих катастрофах, сопутствовавших рождению каждого из моих четверых братьев. Вряд ли это были знамения, как полагали тетушки, просто в нашей стране бедствия случаются постоянно и ничего не стоит связать их с каким-нибудь важным жизненным событием. Еще я узнала, что бабушка Нивея, мать моего отца, погибла в ужасной автомобильной аварии: ее голова отделилась от тела и улетела куда-то в поле; что у нас была тетя, умевшая беседовать с духами, и собака, которая росла и росла, пока не вымахала размером с теленка.

Иначе говоря, моя семья по отцовской линии оказалась куда оригинальней, чем я полагала; я даже жалела, что потеряла с ними контакт. А ведь это и твои предки, Камило, в твоих интересах узнать о них как можно больше: некоторые черты передаются по наследству. Разумеется, никто не упоминал ни отца, ни причин, по которым мы порвали с родственниками и переехали в Санта-Клару. Молодой человек также воздерживался от расспросов.

Фабиан с трудом скрывал бушевавшие в нем чувства; это замечали все, кроме меня. Видя, что происходит с младшим отпрыском их семейства, его сестры попытались кое-что разузнать о Ривасах, скромных, но весьма уважаемых в здешних местах, и дель Валье, разорившихся аристократах, чье имя знали в столице, — иначе нельзя было объяснить, почему мы живем под кровом Ривасов как бедные родственники. Если они и слышали о скандале с Арсенио дель Валье, со мной они его не связали. Думаю, их клан обсудил ситуацию и пришел к выводу, что не остается ничего другого, кроме как взглянуть на избранницу Фабиана собственными глазами. Незадолго до моего отъезда в Сакраменто мама, тетушки и я получили приглашение в отель «Бавария» на обед. Бруно доставил нас в грузовичке, который пришел на смену старой повозке и мулам.

Нас встретил женский эскадрон Шмидт-Энглеров в полном составе: мать, сестры и невестки, а также стайка разновозрастных ребятишек, таких же истинных арийцев, светловолосых и аккуратных, как Фабиан. Отель был в ту пору — и остается по сей день — скромным зданием с высокими окнами, выстроенным из секвойи в скандинавском стиле на крутом берегу озера, из него открывался захватывающий вид на заснеженный вулкан, который сиял в ясном небе, как маяк. Ступенчатые сады, спускавшиеся к узкой полоске пляжа на берегу, представляли собой буйство цветов, пересеченное дорожками, по