я прошла к кровати. Остановилась рядом, не видя Матвея и не понимая из-за этого, куда мне лечь.

Он с показным недовольным вздохом потянул меня за руку на себя. В полной тишине громом раздался его шепот:

— Долго еще стоять собираешься?

Я-то теперь и не стою совсем и это мне очень даже нравится!

— Ну, если вот так, как сейчас "стоять", то хоть всю жизнь!

Мне было весело, мне было замечательно! Мне хотелось шутить и смеяться над своими собственными шутками.

— Раздавишь меня… — как ни странно, вопреки своим словам, он не спешил переложить, столкнуть, меня на постель, что было бы логично, наоборот, обнял в таком положении.

— Тогда, давай, ты будешь сверху!

— Ну, ты даешь! — он смеялся! Совершенно точно, суровый и вечно хмурый Матвей смеялся — его грудь ходила подо мной ходуном. — Ты хочешь повторить?

— Ну-у, да-а. А ты?

Он немного помолчал, видимо, обдумывая ответ.

— Ты же только полчаса назад смущалась и краснела!

— Ты меня испортил.

— Это точно, — он уже не смеялся. — Испортил. Такая девочка была замечательная — красивая, умная, ласковая, добрая, а теперь пошлячка какая-то! И, раз уж ты такая смелая стала — почему халат не сняла?

Эх, жаль было покидать свое место, но… сняла халат, бросила куда-то в сторону стула и быстро залезла под одеяло, прижимаясь сбоку к нему — горячему, гладкому, так замечательно пахнущему. Он обнял так, чтобы голова моя оказалась у него на плече.

Я уже почти заснула, когда Матвей зачем-то сказал:

— Лиза, прости меня! Я не хотел причинить тебе боль. Мне очень жаль.

— Чего? Моей утраченной девственности? Вот ещё! Я все равно ее другому мужчине отдать не смогла бы — они у меня только отвращение вызывают. Так что, если бы не ты, я обречена была бы всю жизнь такой вот… девственницей жить!

— А я? Не вызываю отвращения?

— Ты? Ну, если только чуть-чуть… Шучу-шучу, нет, ты не вызываешь.

Я, конечно, могла прямо сказать ему, что безумно люблю, что всегда любила, но чувствовала, что рано, что не нужны ему сейчас мои признания.

16

Спал ли я этой ночью? Ну, может быть самую малость, да и то, ближе к утру. Лежал в кровати, обнимал Лизу, которая заснув, свернулась калачиком отодвинувшись от меня, и смотрел в окно. Ветви высокого тополя, растущего в паре десятков метров от дома, качались, двигались, бросая страшные уродливые тени. Кто додумался посадить тополь так близко к дому, да еще в соседстве с соснами, практически в центре соснового леса? Мой дед или прадед? А я? Сын вот у меня есть. Дом, пусть я сам его и не строил, имеется. Дерево нужно посадить. Выполнить, так сказать, свою миссию на земле… Вот о чем думал.

Поначалу еще мучили угрызения совести по отношению к Лизе. Но какой смысл переживать из-за того, что уже нельзя исправить? И потом… я не готов был отказаться сейчас от нее. Слишком необычно, слишком хорошо мне было с этой девочкой. Руки тянулись к ней. Я время от времени зарывался лицом в ее волосы на затылке и наслаждался их ароматом, гладкостью. Старался гнать от себя мысли о завтрашнем дне. И, особенно, о Марине или Але, о том, как смогу посмотреть в их глаза, после своего отвратительного поступка по отношению к Лизе, которую они обе обожали. Мужики меня хотя бы смогут понять…

И вот утром, когда мой измученный долгим днем и напряженной ночью организм, наконец-то, накрыл сон без сновидений, неожиданно проснулся от ощущения, что меня трогают, причем с вполне определенными намерениями. Меня ласкают женские руки. Губы так и растягивались в улыбку, и я с трудом сдерживался, чтобы не выдать себя. Я-то всю ночь терпел, понимал, что нельзя, что внутри у нее — кровоточащая рана, и ей нужно восстановиться. Но она, эта сумасшедшая девчонка, похоже, об этом не думала совсем! Иначе, как объяснить ее горячие ласковые ладошки, медленно сползавшие все ниже и ниже.

Я лежал спиной к ней, видимо, перевернулся во сне. Она прижималась голым телом сзади. Я чувствовал кожей ее упругую грудь. Неужто и в трусы полезет? Не решалась. Ручка кружилась рядом — по животу, подскакивала вверх — трогала сосок, гладила бок и снова опускалась к резинке. Я ждал. Старался дышать размеренно и тихо, но делать это становилось все труднее и труднее. Хотелось уже просто схватить эту руку и положить туда, куда она сама так стремится. Но Лизина игра заводила куда больше, чем просто женская рука на члене. И я терпел.

Сколько продолжались мои муки, я не знал. Я потерял счет времени. И уже готов был сдаться и, развернувшись, взять инициативу в свои руки. Как вдруг она просунула, наконец, руку под резинку и осторожно подушечками пальцев провела вдоль каменной плоти.

Тело неудержимо дернулось, все-таки не ожидал такой решительности. Но она, похоже, подумала, что это я так во сне реагирую. Пальцы скользили вдоль, легко обводили головку. Безумно хотелось скомандовать ей: "Обхвати и сожми сильнее", но это уже было бы не ее решение, не ее желание.

Кажется, мои притворно зажмуренные глаза распахнулись на несколько секунд раньше, чем раздался грохот. Из моей и Даниной спальни. Я буквально взвился на постели. Но Лиза все же была быстрее. На ходу одевая халат, она первой выбежала из комнаты.

В голове промелькнули все возможные варианты происхождения этого звука — от падения ребенка с кровати на пол до вторжения в дом вчерашних пьяных козлов.

Влетел в спальню следом за Лизой и увидел вполне себе безобидную картину — Даня сидел на полу прямо в пижаме и играл в мозайку, естественно, рассыпанную по всем горизонтальным поверхностям. А грохот издали коробочки и книжечки, стоявшие и лежавшие на полках. Теперь они огромной кучей валялись на полу.

На нас ребенок никак не отреагировал. Я, поняв, что опасности никакой нет, мыслями вернулся в ту самую точку, с которой хотел бы начать этот день и с надеждой посмотрел на Лизу. Она покраснела и тут же отвела взгляд. Та-ак! В чем ещё дело?

Понял не сразу, а когда понял, что именно смутило Лизу, не смог не поддеть ее:

— Да, моя дорогая, это сделала со мной ты.

Конечно, она не могла не заметить мой все еще возбужденный член, распирающий несчастные боксеры. Лиза начала зачем-то собирать коробки и ставить на место.

— Лиза, оставь эту ерунду и иди ко мне! — она сразу же с