находилось в глубокой древности: примерно в VII–III веках до нашей эры. Это было царство Кронос.

Сеньор Джеральд рассказывал, что когда-то древние люди поклонялись времени. Они давали ему разные имена: в Греции — Хронос, в Римской империи — Сатурн, в Вавилоне и Ассирии — Ниниба и «Солнце ночи» Шамаш. Люди строили храмы божествам времени и молились им, и приносили щедрые жертвы.

Роль хрономотов в религиозном культе времени, сложившимся в ту древнюю эпоху, трудно было переоценить. Мудрые духи, как правило, обитали в храмах и священных местах. Пример, известный любому и в наши дни — храм Дельфийского Оракула. Людские жертвы были хрономотам совершенно бесполезны, однако льстили их самолюбию, и потому духи времени, чем могли, помогали людям. А могли они многое: ведь они умели перемещаться в будущее и возвращаться назад.

Они видели поколения жрецов, обращавшихся к ним с молитвами, разъяснявших им свои проблемы. Они знали на годы вперед, когда случится неурожай, когда придет засуха, когда прилетит саранча или когда соседское государство пойдет войной на местного правителя.

Больше всего хрономотов обитало в Греции. Там бога времени знали под именем Хронос. Под покровительством мудрого Хроноса греки стали высокоразвитым народом. Культура их переживала стремительный взлет. И тогда греки возгордились.

Что это за бог, думали они, если он безлик? Что это за бог, если он так жестоко пожирает людей — поколение за поколением? Он дарует благоденствие, но он несет смерть. Это бог смерти! Имя Хроноса стали связывать с разрушением, старением, болезнями, нищетой, самыми страшными пороками.

И люди сочинили миф, который у всех народов по своей сути одинаков: бог-сын побеждает бога-прародителя. Жизнь побеждает смерть, а бог побеждает время, становясь бессмертным.

Так греческий Зевс побеждает жестокого Хроноса, пожравшего к тому моменту добрую половину своих детей. Поборов Хроноса Зевс воскрешает своих братьев — таким образом, победа юного бога над временем абсолютна. Философская религия времени, приравненная к культу смерти, оказалась не в почете, уступив место культу простоватого Громовержца, метателя молний и большого охотника до земных женщин.

Хрономоты, обиженные таким отношением к себе, невзлюбили эту эпоху, оставив греков на попечение других сущностей — благо желающих получать жертвы всегда хватало. Им больше нравилось время, когда Хронос (которого они справедливо отождествляли со своим народом) был почитаем, потому они не желали расселяться в последующие столетия. Эти годы стали «верхней» границей царства Кронос — царства бога Хроноса, хранителя древних греков и многих других народов. Это отнюдь не означало, что в последующие столетия были совершенно необитаемы — некоторые хрономоты облюбовывали себе «приятные» временные отрезки и долгое время в них обитали. Просто царство Кронос было их любимым местом, а для большинства хрономотов — родиной. Это было их золотое царство.

«Да, странный человек, наверное, был этот Томас Джеральд» — подумалось мне. Что Фер нашел в нем? Философия, альтернативная история, другие миры и выдуманные существа. Я и сам некогда увлекался беллетристикой, только я предпочитал наличие сюжета.

А какую историю можно сложить о существах, движущихся во времени? В их действиях причины перемешиваются со следствиями, а еще они практически бессмертны и ни в чем не нуждаются. Скучно.

Я подумал, что хрономоты глубоко несчастны. Как же, наверное, бедна их жизнь! Отложив книгу в сторону, я отправился на кровать, чтобы еще раз обмозговать все прочитанное и вдуматься во множество парадоксов, который, на мой взгляд, остроумный Томас Джеральд забыл осветить.

Устроившись на подушке, я размышлял над тем, каким образом огромное число этих хрономотов, которые моему скромному воображению представлялись баранками, нанизанными на нить времени, могли свободно двигаться в одномерном измерении, не сталкиваясь друг с другом. Было в этом какое-то противоречие.

Или, например, получалась глупейшая вещь: эти духи времени могли бесконечное число раз изменять свое прошлое, причем не только свое, но и человеческое: например, хрономот в дельфийском храме мог много раз возвращаться в прошлое и давать в день жертвоприношения одному и тому же жрецу различные указания, при этом изменяя будущее. Получался полный бред.

С этой мыслью я незаметно для себя уснул.

Глава 7. Собор

Проснулся я от того, что ощутил чье-то присутствие в комнате. Я открыл глаза и моментально сел на кровати. Что-то случилось. Дверь в номер была распахнута настежь, на пороге стоял высокий широкоплечий мужчина в идеальном черном костюме. Мне в глаза бросились мягкие черты узкого лица, тонкие губы, правильный нос и живой проницательный взгляд. Очень проницательный. И еще я заметил, что мужчина держал в руке маленький черный чемодан.

— Сеньор Кехт? — уточнил я, вспоминая имя, произнесенное Фером.

— Да, — улыбнулся незнакомец (кстати, он говорил с иностранным акцентом), — а ты, должно быть, Гильермо. Позволишь войти?

Вопрос был явно риторический.

— Прошу, — ответил я, отчаянно вспоминая, как я мог оставить дверь в номер открытой. Я точно помнил, как закрывал ее на ключ.

Получив разрешение, незнакомец не спеша прошел в комнату и остановился у постели Фера.

Диан Кехт понравился мне с первого взгляда. Высокий и подтянутый, он явно был не молод, о чем свидетельствовало лицо, на котором залегли глубокие морщины, В коротко остриженных волосах мужчины поблескивала проседь, из чего я сделал вывод, что ему за пятьдесят. Вместе с тем, несмотря на очевидный возраст, двигался он легко и проворно. Чем-то он мне напомнил Шона Коннери из фильмов про Джеймса Бонда.

— Ух ты, Фера хорошо отделали, — заметил Диан Кехт, — мне потребуется несколько минут тишины, чтобы оказать помощь.

Я кивнул, несколько озадаченный такой самоуверенной прямотой со стороны незнакомого человека. Я покорно сел на кровать, наблюдая за действиями сеньора Диана. А тот сел на край кровати рядом с Фером и взял его за руку. После этого внимательно осмотрел плечо и след раны на боку.

Потом он положил правую руку на плечо Фера, полностью накрыв рану ладонью. Так он сидел довольно долго, а по лицу его в это время блуждала лукавая улыбка. Иногда сеньор Диан искоса поглядывал на меня. Когда он отнял ладонь от плеча Фера, и я поразился: от раны не осталось и следа. И аккуратное отверстие, куда пуля вошла, и рваная рана, откуда она вышла — все затянулось, как будто ничего вообще не случилось. А еще мне показалось, что ладони сеньора Диана излучают бледное зеленоватое сияние. Но это, наверно, был полный бред, вызванный обыкновенным переутомлением. Хоть я и проспал черт знает сколько, а все еще чувствовал себя, как после экзамена, предваренного бессонной ночью.

— Я вижу, Гил, ты уже поработал над