Остаток дня Алексей пребывал в задумчивости, бродил по дому,курил на веранде и насвистывал. Я за ним наблюдала и тосковала, потому какневедомо мне было, какие мысли в его стриженой голове роятся и какиеумозаключения назревают. Вместе с беспокойством возникло какое-то странноетомление. Странным оно, возможно, было лишь для меня, а остальная частьчеловечества признала бы его вполне естественным и даже уместным. Я, однако, всилу ряда причин, связанных с особенностями моей прежней жизни, понятия неимела, что с этим томлением делать и как от него избавиться. Весь вечер я неоткрывала рта, зато воровски пялилась на Алексея, на его голую грудь,здоровенные ручищи и пыталась себя в чем-то убедить. К примеру, в том, чтофизиономия у него вовсе не уродливая, встречаются и похуже. Естественно, если учеловека все лицо изрезано, трудно ожидать, что он будет выглядеть, как ТомКруз. Опять же, воспитание в семье, где наблюдаются устойчивые уголовно —алкоголические традиции, тоже мало хорошего добавило, и все-таки… Он до сих порменя не сдал, что говорило о врожденном благородстве… или глупости? .. А что быя сделала на его месте? Прежде всего не позволила бы упечь себя в тюрьмукакому-то Серому. Тут я опять уставилась на его грудь, и мысли потекли куда-то…в общем, завели они меня довольно далеко.

Я прислушалась к своему внутреннему голосу. Он настойчиворекомендовал убраться от Алексея подальше. Хотя бы в другую комнату, что я ирешила сделать. Однако прежде необходимо было выяснить одну вещь, и я нарушилазатянувшееся молчание:

— Ты где с крестным встретишься?

— Что? — очнулся он.

— Где вы с крестным встречаетесь?

— Дома у него.

— А где он живет?

— Тебе зачем? — насторожился Алексей.

— Так… чтобы знать, куда гранату швырнуть в случаечего…

Он усмехнулся, а потом и хохотнул, головой покачав:

— А ведь и вправду швырнешь…

— Отчего ж не швырнуть? Терять мне особо нечего…

— Ерунда, прорвемся. Главное, найти ту самую печку,откуда танцевать, а там… — Он наклонился ко мне, вызывая своей близостьюбеспокойство. — Особенно не бойся.

— Адрес скажи. Или это великая тайна, которую мнедоверить никак нельзя?

Алексей пожал плечами.

— Николо-Перевозинская, дом три.

Я присвистнула: район мне был известен.

— Крестный, случаем, не нефтяной магнат? —поинтересовалась.

— Может. Сие неведомо. На то он и крестный, чтобы деласвои в секрете держать.

Перед сном я обдумала план действий на завтра. Потомосторожно пробралась на веранду, принесла бинокль, который углядела еще днем, исунула под кровать: завтра он мог пригодиться.

Проснулась я от того, что Алексей грохнул в мою дверькулаком и гаркнул:

— Подъем.

Я головой потрясла, глаза потерла и пошлепала в ванную.Алексей хозяйничал в кухне, готовил завтрак. Как мужчина самостоятельный и схорошим аппетитом, о пище телесной он неизменно заботился сам, стольответственного дела женщине не поручая.

Жара стояла страшная, а столбик термометра упорно лез вверх.Свой дом я покидала налегке, в легкой кофте и джинсах, в которые переоделась надаче. Ходить в джинсах при температуре плюс 30 — самоубийство, и я превратилаих в шорты.

— Привет, — хмуро бросила я, садясь к столу.

Алексей перегнулся через стол и на мои ноги уставился, потомвсе-таки опустил свой зад на стул, скроил мерзкую рожу и заявил:

— Ножки — зашибись.

— Дурак, — ответила я.

— Да это я так, в порядке комплимента.

— Засунь свой комплимент знаешь куда…

— Догадываюсь… Я ж забыл про вашу интересную компашку:мужики, значит, с мужиками, а бабы от тоски с бабами. Угадал?

— Опять дурак, — сказала я, впрочем, без всякойзлости и налила себе кофе.

— Не угадал, значит… И все-таки ты шлюха какая-то неправильная…

— Правильная. Упадок сил у меня отбеготни. Устраивает?

— Ага. Значит, надежда есть?

— Надежда умирает последней. А что это за странноенаправление мыслей с утра пораньше?

— Да так… Взгрустнулось… Красивая ты баба, Натаха…

— Ага. А главное, пока живая. Ты не цепляйся, ладно?Без того тошно…

— Уговорила.

Он поднялся, шагнул к холодильнику, с легкой тоской взглянулна поллитровку, подумал и взял кефир.

— Вот и правильно, оно для здоровья полезней, —съязвила я.

— Как вы, бабы, можете жизнь человеку отравить!

Алексей усмехнулся и опять на меня посмотрел по —особенному. Я поерзала и вроде бы даже покраснела, а он засмеялся. Как видно,ему понравилось вгонять меня в краску: он все пялил на меня глаза поверхстакана с кефиром и ухмылялся. Новый поворот наших отношений был мне не подуше. К счастью, он взглянул на часы и заторопился.

Я пошла его проводить. Он вывел из гаража машину, открылворота и кивнул мне:

— Пока. Сиди дома, не высовывайся

— Ты уж поосторожней…

Он уехал. Я закрыла ворота и бросилась в дом. Сумка быласобрана. Я заплела волосы в косы, превратив себя в умненькую студентку, сунулав сумку найденную в кладовке сломанную ракетку, нацепила солнечные очки иосталась собой довольна. Шорты в сочетании с сандалиями на босу ногу делалименя непременным и неприметным атрибутом летнего города. Я вздохнула, мысленновыпрашивая у судьбы удачи, и вышла из дома.

Автобус пыхтел на остановке, отравляя воздух черным дымом.Две старушки торговали семечками. Я купила стакан, вошла в автобус и заняламесто возле двери. Пассажиров было человек десять, в основном пенсионеры. Шофертяжко вздохнул, закрыл двери, и автобус тронулся. Через четверть часа я ужебыла в городе и пересела в троллейбус. Доехала до центра, вышла у старогодрамтеатра и дальше отправилась пешком.

Николо-Перевозинская улица тянулась вдоль реки. В началевека здесь царило купеческое благолепие. Внизу была пристань, при ней церковь опяти главах с высокой колокольней. Потом улицу переименовали вКрасномилицейскую, колокола сняли, а в церкви разместили обувную фабрику.Добротные купеческие дома с крепкими заборами заселили трудовым людом, семей подесять в каждый, с одной громадной кухней на всех и удобствами во дворе.