Конечно же, это был вопрос, недостойный леди. Это всё мисс Дейзи Лу. Это она надоумила отца отправить меня в католический колледж, чтобы «несчастному дитяти, выросшему без матери, привили хоть какие-то светские манеры». Ведь не дело девочке лазить по деревьям и стрелять из рогатки.

Конечно, отец, воспитавший дочь в строгости и научивший тому, что хорошо умел сам, – вести счета, стрелять из ружья и ездить верхом, не мог дать того, что дала бы мать. Рассудив здраво, он решил, что это именно то, что мне нужно.

Свободное дитя оказалось вдруг заперто в четырёх стенах и, более того, в рамках сотен писаных и неписаных правил. Постоянное удивление и сотни «почему» привели к тому, что я чаще других занималась прополкой сорняков в саду, мытьём полов и другими, несомненно, полезными для леди работами и чаще других бывала в «комнате послушания» – маленькой каморке на чердаке, где в летнюю жару крыша раскалялась так, что в сравнении с этим адское пекло наверняка показалось бы лёгкой прохладой. Самым приятным из наказаний было стояние на коленях в часовне. Тогда никто не мешал мне мечтать о том, что когда-нибудь я вырвусь из этой клетки и улечу далеко-далеко, на другой конец света. Именно улечу. Однажды я увидела в газете фото Раймонды де Ларош на фоне аэроплана и с тех пор только и думала об этом. Но разве это занятие, достойное леди?

Если бы я только знала тогда, что совсем скоро обрету такую свободу, которой я не могла представить даже в самых страшных кошмарах.

В тот самый день я познакомилась с Жаклин. Сестре Гретхен показалось недостаточно времени, которое я провела в часовне, и она отправила меня в сад подрезать розы. Жаклин прогуливалась по дорожкам, делая вид, что наслаждается вечерним воздухом. Я старалась не обращать на неё внимания, но чувствовала её пристальный взгляд. Я мешала её планам.

– Послушай, – обратилась она ко мне. – Зачем ты всё время выводишь сестёр из себя? Чего ты пытаешься добиться? Что тебя исключат? Этого не случится! Зачем превращать свою жизнь в колледже в ад? Или тебе это нравится? Подстригать цветочки или молиться в часовне? Ты ведь не такая, я уже давно за тобой наблюдаю… – в этот момент из-за каменной стены, окружавшей колледж, раздался короткий свист. – Слушай, – Жаклин подошла вплотную и взяла меня за руку. Это странным образом взволновало меня. Я почувствовала жар, исходящий от её тела, и запах, терпкий, но сладковатый – духов и едва уловимый – табачного дыма. Я едва понимала, что она говорит. – Идём со мной, – повторила Жаклин.

– Куда?

– В город! Я покажу тебе Мобил. Джаз! Ты когда-нибудь слышала джаз?

– А как же?..

Я обернулась и показала жестом на колледж, но она развернула меня к себе.

– Никто не узнает. Если ты им не скажешь. А если спросят, ты была со мной. Понятно?

Я кивнула. Я знала… все знали, что Жаклин на особом положении, ведь её отец был близким другом ректора.

– Идём, – она потянула меня в сторону калитки.

– Но я…

– Ну что? – нетерпеливо отозвалась она. Из-за стены раздался новый свист.

– Я не одета для города…

Жаклин обернулась и окинула меня взглядом. Серое платье с белым воротничком, растоптанные туфли и сплетенные в косу волосу вряд ли производили приятное впечатление, но она улыбнулась.

– Не переживай, мы что-нибудь подберем тебе.

За стеной нас ждал автомобиль. Прежде я никогда не ездила на машинах. Впрочем, в тот вечер многое случилось со мной в первый раз. Жаклин привезла меня в чей-то роскошный дом и… Я чувствовала себя её игрушкой. Куклой, которую она наряжала в невероятные платья и заставляла крутиться и прохаживаться перед ней. Она поила меня шампанским. Распускала и собирала мои волосы. Красила губы, а затем заставляла переодеваться снова. Почему я позволяла это делать? Мне нравилось, хотя я и не понимала природы своего влечения к ней…

Наигравшись вдоволь, она наконец позволила мне взглянуть на себя в зеркало. Поначалу я даже не поняла, что девушка в прямом черном платье с открытыми плечами, которые прикрывала тонкая накидка из гипюра, с легкой, чуть небрежной прической и подведенными глазами – это я.

Потом мы отправились в клуб. Мы слушали джаз и танцевали…

С тех пор Жаклин стала часто брать меня с собой. Познакомила со своими друзьями. Среди них было немало богатеньких наследников, большинство из которых учились в университете Алабамы, но были и из Гарварда… Один из них, Берти, даже пытался ухаживать за мной. Водил в дорогие рестораны, но говорил только о себе и своих великих планах на будущее. Ему было плевать на меня. Как и многие мужчины, он считал, что женщина – это лишь приложение к мужчине и её основное назначение – следить за домом и рожать наследников, ведь женщины так глупы, что ни на что другое просто не годны. Мне не нравился Берти, но у его семьи были капиталы. И с ними я могла осуществить по крайней мере одну мечту – посмотреть мир. Для этого всего-то лишь нужно было играть глупышку…

Увы, я не справилась с этой ролью. Жаклин открыла для меня новую жизнь, и мне хотелось вдыхать её полной грудью, но Берти не разделял моего восторга. Однажды он провожал меня к колледжу, и я услышала невероятной красоты музыку. Там, на окраине центра, где заканчивались освещённые кварталы, стоял небольшой кабачок, где собирались матросы, портовые работяги и девушки, не обременённые целомудрием. Там была особая атмосфера раскованности и веселья и играл самый настоящий джаз. Не тот рафинированный и причесанный, который слушала Жаклин и люди её круга, а настоящий, живой, в котором отражалась вся жизнь, боль и чувственность негритянского народа. Тогда я услышала его впервые. Мне хотелось танцевать, но Берти встал в стороне. Ему не нравилось это место, и мне было сложно понять, что он чувствовал. Мёрдоки никогда не были богатыми аристократами, и отец никогда не чуждался простых работяг. Он наравне общался со всеми, хотя и недолюбливал янки за их чрезмерную деловитость, прямолинейность и отсутствие манер.

Вскоре нас оттеснили к самой стенке, и мне приходилось вытягивать шею, чтобы смотреть на танцующие парочки. Они двигались так непринуждённо и легко и так мягко скользили по полу, что казалось, будто он вовсе не был сколочен из грубо отёсанных досок, с которых уже давно сошла краска.

Притопывая каблучками в такт и кусая от досады губы, я даже не заметила, что разглядываю в упор компанию матросов, подпиравших стену напротив. Один из них, высокий и черноволосый, поймав мой взгляд, вдруг усмехнулся и, переложив спичку из правого уголка губ в левый, направился прямо ко мне. Я не могла поверить в это ровно до того момента, как он протянул ко мне руку, заставив стоявших впереди чуть-чуть расступиться.

– Ты с ним? – спросил парень.

Я коротко глянула на Берти. Он стоял чуть сзади, сложив руки на груди, и всем своим видом показывал глубочайшее недовольство. Его ноздри раздувались, а на лбу пульсировала вена. «Скажи хоть что-нибудь!» – хотелось закричать мне, но он молчал, и тогда я сказала: «Нет» – и положила свою ладонь в руку незнакомца.