надевать дополнительные трусы, чтобы смягчить удары. Но директриса вскоре поняла, что к чему, и стала бить по голым подошвам ног. Большим шлангом по подошвам — это было самое страшное. Действительно невероятно больно.

После первых двух уроков, в одиннадцать часов, мы прерывались на второй завтрак. К тому времени у школьных ворот уже раскидывался лоточный базар. Мона и я мчались, чтобы быть первыми у лотка женщины из племени феллата, чернокожего африканского народа, вышедшего из Нигерии. Она торговала лучшим фалафелем с салатом из баклажанов и соусом чили — мы ели это со свежим сандвичем. Затем следовала «ледяная конфета» — фруктовый сок, замороженный в полиэтиленовом пакете. Моим любимым было мороженое из древесного сока, который по вкусу походил на свежий горошек.

Когда нам надоедал фалафель, мы заказывали фуль — тушеную фасоль с помидорами и кунжутным маслом. Он был очень вкусен со свежим салатом и заправкой из йогурта. Иногда нам везло, и у лоточницы-феллата находился разбавленный йогурт со специями и мелко нарезанным огурцом; она наливала нам по чашечке: запить сандвич с фалафелем или тушеную фасоль.

Управившись с едой, мы отправлялись на игровую площадку — чертили «классики», размечая на пыльной земле шахматные квадраты. Стоя в первом из них, нужно было бросить камешек так, чтобы он угодил во второй, и потом доскакать до него. Если камень падал за пределы площадки, приходилось начинать сначала. Другие играли со скакалками: две девочки держат скакалку, третья прыгает.

Но «классикам» и скакалкам я предпочитала игру в «вышибалы»: старый носок туго набивали тряпками и связывали в мяч. Одна девочка вставала посередине, а две другие по обеим сторонам старались «вышибить» ее мячом. Водящая становилась одной из вышибал, а тот, кто попадал в нее, занимал ее место. «Вышибалы» нравились мне тем, что больше всех прочих школьных игр напоминали драку, а настоящие драки были строжайше запрещены.

После школы большую часть дороги домой Мона и я проходили вместе. С самого раннего детства ее семья жила в городе, поэтому Мона знала все ходы и выходы и обладала практической смекалкой. В ее компании я чувствовала себя уверенно и спокойно. Наш маршрут пролегал через оживленный базар и мимо главной мечети, откуда Мона поворачивала домой, а я — к дяде.

Однажды днем мы как раз уходили с базара, как вдруг Мона схватила меня за руку:

— Гляди! Гляди! Хаваджат! Хаваджат! Спорим, ты никогда таких не видала!

Я заметила двух белых людей — хаваджат, — прогуливающихся по базару. Я знала, конечно, о существовании белых людей — мне рассказывал о них отец, — но до сих пор никогда их не встречала. Женщина с длинными волосами, точно жидкое золото, и мужчина с огромной бородой, красной, как огонь, — я уставилась на них во все глаза. Меня не смущало, что это невежливо, потому что так же смотрели на чужаков почти все вокруг.

Я наблюдала, как хаваджат бродят по базару. Их белая кожа, казалось, была сделана из масла, и меня очень интересовало, не растает ли она на солнце. Оба они были в широкополых шляпах, будто и в самом деле опасались солнечных лучей. Но мужчина разгуливал в странных штанах, которые заканчивались выше колен, так что кожа у них все-таки не таяла.

Они отчаянно пытались игнорировать неряшливую стайку уличных ребятишек, вприпрыжку бежавших вслед за ними, голося во все горло: «Хаваджат! Хаваджат! Хаваджат!» Время от времени какой-нибудь взрослый хватал одного из маленьких нахалов и отвешивал ему оплеуху, чтобы угомонить. Но помогало это ненадолго. Дразнить хаваджат определенно было слишком большим удовольствием, чтобы удержаться.

Мона объяснила, что хаваджат приехали из далекой страны под названием Германия. Хорошие люди, говорили о них. Здесь хаваджат жили в лесу, копали колодцы и строили школы для народа загава. Они приезжали в город раз в месяц, чтобы пополнить запасы. Когда мы покидали базар, я рассказала Моне несколько бабушкиных веселых историй о тех временах, когда Суданом правили англичане. Вскоре мы хохотали до упаду.

— Знаешь, что бабушка говорила? Она говорила: «Эти хаваджат — они не знают, что такое прекратить работу, отдыхать и расслабляться… Если работаешь с одним из этих хаваджат, он тебя загоняет до смерти, и в один прекрасный день ты просто умрешь».

* * *

Будучи истинной горожанкой, Мона каждую неделю меняла прическу. Сегодня косички у нее были заплетены в стиле Боба Марли — том самом, который бабуля так люто ненавидела. А мне он очень нравился, и я решила уложить волосы точно так же. Вернувшись в дом дяди, я попросила Сальму и Фатьму помочь. Мне было безразлично, что думает об этом бабуля: таким образом я бунтовала против ее власти.

Сальма и Фатьма, нимало не колеблясь, заплели мне косички под Боба Марли. Когда они управились со мной, я провела остаток вечера делая уроки. Лежа на циновке, я читала свои учебники и упражнялась в арабском, время от времени обращаясь к Сальме или Фатьме за помощью. Они стали мне как старшие сестры, которых у меня никогда не было. Но, конечно, никто не мог заменить мне настоящую семью.

За несколько школьных дней я осознала, что скучаю по дому — по маме, отцу, Мо, Омеру и даже по бабуле. Я тосковала, видя, как одноклассниц провожают в школу родители, — мне так не хватало моих. Другие девочки приносили с собой на ланч домашние лакомства, а я покупала еду в палатке у женщины-фелатта. Конечно, каждый вечер я ужинала с дядей, тетей и двоюродными сестрами; ко мне относились как к родной, но это было не совсем то.

Почти не отвлекаясь на посторонние предметы, я усердно училась и вскоре начала преуспевать. Я твердо решила, что ни одна из арабских девочек не будет больше смеяться надо мной, и без устали практиковала свой арабский, пока он не сделался почти таким же хорошим, как и у них. В кратчайшие сроки обогнала по всем предметам Мону, а затем начала превосходить остальных во всем, кроме арабского.

Две арабские девочки, Наджад и Самиджа, всегда соревновались за первенство в классе. Но уже через месяц с начала семестра я обогнала их обеих в своем любимом предмете — математике, а вскоре после этого пригрозила, что обгоню в исламоведении и естествознании. Ни одной из них, похоже, это не понравилось, но Мона и другие чернокожие девчонки подначивали меня.

Я представляла, как радовался бы отец, видя меня сейчас. Эта мысль преисполняла меня теплым сиянием гордости. Но именно тогда, когда дела пошли так хорошо, на эти