— Эжен снимет для меня квартиру. Я буду ждать его, буду много читать, брать уроки французского. Я поступлю в Сорбонну. Ведь ты сам говорил, что я должна продолжить образование. Я умная, да? Ты сам так говорил.

— Ты будешь одна, представь себе, совсем одна, — повторил он. — Ты знаешь, что такое одиночество? Ау-ау, охрипнешь от крика — и никого, никто не откликнется.

— Я никогда не бываю одна. — Она приложила руку к груди. — Со мною всегда моя любовь, мой Эжен.

— Тебе этого достаточно?

Он замер, сейчас она произнесет вердикт: отныне она отвергает его отцовскую любовь ради сладострастного забытья в объятиях любовника.

— Конечно, нет, я жадная до любви, — улыбнулась она, шагнула к нему и обняла сбоку за талию. — Папа, я люблю тебя, и мне тебя будет недоставать. И я обещаю: если ты позовешь меня, я вернусь, обязательно вернусь. Ты мне веришь?..

Миновав площадь, экипаж нырнул в туннель узких кривых улочек. Высокое лазоревое небо как будто поблекло, все вокруг было подернуто туманом. Гала почти ощущала на языке привкус разочарования. Сколько раз она рисовала в своем воображении сцены их с Эженом воссоединения: их торопливые пожатия рук на вокзале, поцелуи с солоноватым привкусом слез и крепкие объятия на широкой кровати с белоснежными простынями в волшебном уединении просторной квартиры под самой крышей. Ей мечталось, как они, утолив страсть, пройдутся по комнатам, наполненным тишиной, где стены украшены картинами в тяжелых рамах и высокими зеркалами; их отражения были бы так же прекрасны, как тела эльфов и наяд, изображенных на холстах. Из спальни, окнами выходящей на парк, они любовались бы роскошными кронами величественных деревьев и, обнявшись, слушали бы еле слышную музыку, доносящуюся откуда-то снизу.

Вместо музыки — гулкий цокот копыт по мостовой да шуршание каучуковых шин. Эжен не пришел ее встречать.

— Жежен в Аржикуре, он не болен и не на фронте. Он служит в госпитале санитаром, — первым делом осведомила ее мадам Грендель, как только Гала спустилась с подножки поезда.

И вот повозка везет их по узким улочкам рабочего квартала на улицу Орден в дом под номером три, где живет семья Гренделей.

Гала сидела, съежившись в уголке повозки, и молчала. Она понимала, что должна что-то говорить, спрашивать, должна вновь восстановить тот мостик, который она проложила к сердцу Жанны-Марии своими письмами. Но тяжесть разочарования и глубокая усталость сомкнули ее челюсти, у нее недоставало сил даже улыбнуться.

— Ты в порядке? — спросила Жанна-Мария, чтобы нарушить затянувшееся молчание. Она тоже чувствовала неловкость, ее не покидали сомнения, правильно ли она поступила, пригласив русскую девушку остановиться в их доме. Ее муж Клеман Грендель под натиском ее увещеваний и просьб сына после чуть ли не двухлетней осады пошел на уступки: разрешил снять для мадемуазель Дьяконовой комнату на бульваре Сен-Мишель. Но она не может допустить, чтобы юная девушка, к тому же иностранка, жила одна в чужом городе без присмотра. К тому же кто в этом случае должен оплачивать жилье? И когда Жежен получит увольнение, неужто он будет довольствоваться холодом и скудостью меблированной комнаты! Да и что скажут люди, молодые помолвлены, по не женаты? И состоится ли вообще их свадьба? Одно дело сладость первых романтических увлечений, другое — аскетизм семейной жизни. Нет, мать должна позаботиться о своем сыне, чтоб тот не принял скоропалительного решения. Пусть Гала — она уже без внутреннего протеста называла девушку по имени — пусть Гала поживет у них в доме.

— Долго добиралась? Не было осложнений на границе?

— Не беспокойтесь, все нормально. Не возражаете, если я помолчу? Очень устала.

— Да-да, я понимаю. Через четверть часа мы будем на месте, и ты отдохнешь. Помоешься, и в постель. — Мадам Грендель положила ей руку на колено и поймала ее полный грусти взгляд. — Пока Жежен служит, будешь жить в его комнате, ты не против?

— Спасибо, — Гала попыталась улыбнуться, но губы не слушались ее.

Экипаж остановился. Когда Гала вошла в дом, из прихожей сладко пахнуло, словно воздух был сдобрен сиропом и ванилью.

— Хорошо у вас тут, — сказала она и тут же опустилась в кресло, на которое ей указала мадам Грендель, сложила на коленях руки, как маленькая послушная девочка.

— Есть свежие круассаны. Выпьешь кофе с дороги?

— Было бы неплохо.

Вскоре подали кофе в маленьких фарфоровых чашечках.

Глядя на Гала через стол, мадам Грендель отметила про себя почтительные манеры девушки, ее аккуратность, скованность движений чуть подрагивающих от усталости рук.

Со времени Клаваделя Гала стала выглядеть сдержаннее, строже. Взгляд Жанны-Марии скользнул по худеньким узким плечикам, тонкой полоске шеи, выглядывающей из-под стойки воротничка, серьезным глазам, потускневшему лицу, будто припорошенному пылью. Какая у нее грустная улыбка, какое хрупкое тело. Вряд ли Гала понравится Клеману Гренделю. Жена сына представлялась отцу Эжена крепкой, выносливой, высокой и сильной. Какой когда-то в молодости была Жанна-Мария. Но сама мадам Грендель уже не знала, кого она хотела бы видеть рядом с Жеженом. С недавних пор для нее важным стало одно — лишь бы ее сын просто был жив. Пусть уезжает, но возвращается, пусть обнимает других женщин, лишь бы хоть иногда дарил нежность и ей, его матери. Ей невыносима была сама мысль, что сына вдруг не станет. Сводки с фронта пугали, калеки с обрубками ног, рук все чаще стали появляться на улицах Парижа, похоронка пришла на племянника мужа. Письма Эжена с места службы становились все отчаянней. Он больше не скрывал от матери своих планов — попасть на передовую; мольбы о помощи, сменяющиеся проклятиями, которые каждый час слышал санитар Грендель от смертельно раненных солдат, вынуждали его оправдываться, прежде всего, перед самим собой. Эжен считал себя виноватым, что прячется от ужасов войны в тылу. Жанна-Мария уже не могла своей материнской любовью удерживать сына от трагического решения. Сможет ли русская девушка совершить почти невозможное — спасти ее сына от гибели? Гала должна заставить его изменить решение, она обещала вернуть ей сына. Ведь не зря же она проделала такой далекий и опасный путь от Москвы до Парижа, думала Жанна-Мария, глядя в задумчивое лицо девушки.

— Ну вот, теперь полегче, — сказала Гала, отставляя опустевшую чашку.

— Еще одну?

— Не откажусь.

Она посмотрела на Жанну-Марию и уловила выражение тревоги на ее лице, трагическую складку губ, которая так глубоко поразила ее еще на перроне. Гала чувствовала себя скованно и не могла говорить естественно, и теперь ей уже казалось ошибкой расставание с родными, все ее столь долгое путешествие, приезд в этот неродной для нее дом, к чужим людям. Она представляла семью Гренделей гораздо состоятельнее, чем на то указывала ей если не скудная, но и не роскошная обстановка дома. Низкий потолок как будто давил ей на плечи, не хватало света из узких окон, но воздух, напоенный сладкими запахами, давал надежду, что она свыкнется с этим местом.