– Здрасте, я за своей долей. Разрешите присутствовать. – И села прямо на пашню возле стоящих по колени в яме Степки и Серого.

По мере того как Степка и Серый погружались в яму, из кустов постепенно вылезала и вылезала вся наша деревня.

Я улучила момент и стала читать припасенные в кармане правила пользования кладом, записанные еще мамой по моей просьбе с рассказов Крёстной, когда я была дошкольницей.

– В ночь на Ивана Купалу же дело обстоит так: ищи разрыв-траву, – читала я.

Тут Крёстная вставила ремарку, допивая бутылку:

– Этой травой хорошо уши промывать, когда скапливается много серы.

– …Ищи разрыв-траву и цветок папоротника, – читала я, – а когда отыщешь – коса на ней переломится – то скорей читай Богородице и Верую и обещай пожертвовать половину на храмы. Не бойся же соблазнов, не пугайся ни дыма, ни столпа огненного. Далее замыто… Ну а коли тебе в жизни терять нечего, то есть способ попроще: взмолись к Сатане, попроси у него помощи.

Серый, уже стоящий по пояс в земле, вдруг стал мечтать:

– Наверняка у генерала погоны из чистого золота. Одна шпага в полтора миллиона, а уж о кладе в озере молчу. Дорогу проведем, наконец, не то что из Солнечногорска, а прямиком из Москвы будет, – трасса Москва – Большие Жердяи. Мост сделаем бетонный с балюстрадкой. Отопление проведем! Баню построим! Бассейн!

– Размечтался козел, да об забор, – съехидничала бабка Дуня, – мне бы хоть сарай починить – а то!..

– Нашлась самая бедная! – обиделась тетя Тоня, жившая на самом краю деревни у колодца и известная своими клювачими петухами. – У меня вот крыша рубероидная, даже на шифер денег нету. А ты всю деревню каждый день на тридцать рублей обманываешь. Намешаешь в молоко мела…

– Вот сукина дочь! Еще чего-то требует. Моего Вовика твой петух чуть не загрыз!

– Да слушайте же! Я не дочитала, – взмолилась я.

Стала читать и дошла до того места, где сказано, какая по счету голова должна погибнуть. Все зависит от заклятия, произнесенного над кладом. Но скорее всего, клад останется нечетным, а четные погибнут.

Всякий xpycт и шелест прекратился. Частями компания уползала в лес, но еще не решалась полностью покинуть вожделенное место. Страх овладел всеми.

И тут бабка Евдокия, как самая шустрая, прыгнула из кустов на пашню перед ямой и крикнула:

– Чур, я третья!

Шум поднялся пуще прежнего. Пытались друг другу сбагрить места по счету.

– Вишь, разохотились! – заорал Степка. – Вы все тут ни при чем, поняли? Это мы с Серым клад ищем! Наш он!

– А откуда у вас особые такие права взялись? – не отступала Евдокия.

– Чья теща? Теща чья, я тебя, хитруля старая, спрашиваю?

Народ недоверчиво захихикал.

– Прошлогодний снег она тебе, а не теща! – напирала Евдокия. Она с ехидством прищурилась. – Держи карман, так мы вам, двоим пропойцам, клад и отдадим! Ты, Степан, и вовсе не нашенский! Откуда взялся, шут тебя знает!

Разговоры и хихиканье были прерваны разумными рассуждениями тети Тони:

– Кто-то из нас должен принять на себя удар! Вот, например, Капа: ее черт не тронет, она святая. Или нет… Вот что! Давайте посолонь идти – с Нюры, значит, и начинать. Так будет справедливо.

Тоня заранее подсчитала, что выйдет нечетной, и была спокойна.

Уже кто-то откашлялся, чтоб поддержать ее справедливые речи, в том числе и про Капу.

– Капа…

Капу все чурались: раньше работала баба на ферме, подворовывала, как все, пила, как все, и вдруг верующей сделалась, – да еще не нашей какой-то веры, – в праведницы выбилась!..

Но не пришлось тому человеку высказать своего мнения о Капе.

Зазвенели лопаты Серого и Степки.

Звон разнесся по лесу, деревья зашептали листьями, и поднялся пар из ямы. Заиграли, запрыгали на клубах устремленного из ямы потока не то пара, не то дыма ягоды земляники. Стало горячо и не видно рядом стоящего. Вдруг дым стал прозрачным и полсотни глаз опрокинулись в зияющую пасть ямы и увидели там генерала. Генерал улыбался. Мундир блистал новизной лучшего сукна. Правой рукой он прижимал к груди карту, левая была закинута за голову и показывала на камыши возле озера. На генерале были папины очки. Рядом лежала потерянная мною босоножка с дедушкиной заплатой на ремешке. Я потеряла ее в ту купальскую ночь, когда мы с Серым блуждали в лесу восемь лет назад.

Вдруг все исчезло. Видно, так чертовской метаморфозой было задумано: обуяло всех невероятное раздражение и злоба. Жердяи начали ругаться между собой и жаловаться на судьбу.

– Как же я несчастен! – орал Степка. – Вот думал, отвалю прокурору два кило золотишка, авось и забудет мой грех, а то менты вместо развлечения по субботам ко мне ездят. Как завидишь газик – пожалуй в погреб или на чердак.

– Как же мой сарай? Как мой сарай? Я тебя, старая ведьма, спрашиваю? – первой подала Евдокия идею виновности во всем Крёстной.

– Ой, нашлась самая бедная! – закричала на Евдокию Тоня. – Ты всю деревню каждый день на тридцать рублей обманываешь! А ты, дьявольское отродье?! Сама кладом пользуется – а коллективу что? Что ж мне, до гроба жить теперь с рубероидной крышей?

– А нам на что сахар покупать? – верещали сестры Скобины в два голоса. – А без сахара как? Только и живем тем, что гоним!

Обвинения посыпались со всех сторон, и Степка не выдержал. Он понял, что валят все на Крёстную и на него и что добром не обойдется.

– Что вы все к ней пристали? У нее с прошлой весны вконец все в голове перепуталось. Пошла привязывать козу, туда, знаете, где мы обычно пасем, на холм, – не успела кол вбить, коза дернулась. Старушка бум головой о камень, ну и того… Она и русский язык забыла. Правда, рыбка моя?

– All you need is love! – отозвалась Крёстная.

– И по-каковски – даже не знаю, – говорил Степка.

– Love is all you need! – повторила Крёстная.

– По-английски, – сказала я. – Она сказала: да, правда, я ненормальная.

После этого жердяйцы стали расходиться, пока, наконец, не остались мы вчетвером. Мы устали от крика и долго стояли, глядели на полукруглое небо со звездами, потом тихо двинулись.

Возвышающаяся на своем троне пьяная Крёстная водила рукой в небе и пела:

– Кто хочет, тот добьется! Кто весел, тот смеется! Кто ищет, тот всегда най-дет!

Шло лето 1990 года, мне было четырнадцать лет. Я вошла в острую фазу своего вечного богоискательства, а также поисков романтического героя. Штандартенфюрер Штирлиц, а тем более французский генерал уже не подходили. Богопоиски тоже нуждались в актуальном пророке.

Виктор Цой стал и тем и другим сразу. Он с ходу ответил на все вопросы предельно кратко: между землей и небом война. Как сказал Тальков, погибший вслед за Виктором: Цоя убили черные, он был проводником Белых сил. О черных и белых, энергетических полях, зодиаках и родовых проклятиях толковала вся страна. Политические и религиозные категории перепутались. Ельцина считали бойцом Белых сил, как и Цоя.