национал-социалистам изначально помогло то, что они имели возможность воспользоваться инвестиционными планами предыдущих правительств, а еще больше то, что с 1932 г. в экономике наметился перелом, который теперь сделал вмешательство государства особенно перспективным. Таким образом, успех национал-социалистической конъюнктурной политики, нашедшей выражение в так называемой программе Рейнгардта и втором законе о мерах по сокращению безработицы, ассигновавшем на эти цели сумму в размере 1,5 млрд рейхсмарок, зависел не только от величины инвестиционных вливаний. Добавилось и кое-что еще, разительно отличающее нынешнюю терапию от прежней: популистская форма дотаций. Теперь государство не просто выделяло средства, но старалось, чтобы об этом все знали. Вместо того чтобы пассивно надеяться, что деньги как-то помогут, оно делало ставку на эффект сопровождающей их кампании по созданию общественного настроения. Пропаганда стала неотъемлемой частью экономической и социальной политики. Что могло быть ближе политическому движению, сосредоточившему свои помыслы на завоевании сознания, «сердца» человека?!

Вот вошедший в легенду пример — начатое в конце лета 1933 г. с большой шумихой строительство имперского автобана, которое полугосударственные предприятия готовили с середины 1920-х гг. Кадры, показывавшие, как Гитлер первым вонзает в землю заступ, как колонны рабочих с лопатами маршируют на стройку, создавали внушающий оптимизм образ энергично взявшегося за дело, глядящего далеко вперед фюрера, забирающего безработных «с улицы», чтобы те строили мощную сеть прекрасных магистралей, без которых не обойтись современной Германии. «Трудовая битва» кипела на страницах иллюстрированных журналов и в кинохронике, причем дело отнюдь не ограничивалось участками автобана, за сооружением которых следил новый «генеральный инспектор немецких дорог» Фриц Тодт, возглавивший впоследствии строительство оборонительных сооружений «Западного вала». При возведении культовых объектов нового режима, например «Дома немецкого искусства» в Мюнхене, символике и эффектному освещению в средствах массовой информации уделялось не меньше внимания, чем самим строительным работам.

Огромную пропагандистскую ценность имела выплачивавшаяся в рамках программы Рейнгардта так называемая ссуда вступающим в брак. В первые два года свыше полумиллиона молодых пар подали заявление на получение беспроцентной ссуды на обзаведение хозяйством (до 1 000 рейхсмарок); в 1933 г. было заключено на 200000 браков больше, чем в предыдущем, и более половины всех новобрачных воспользовались льготой. Поначалу эта мера преследовала цель убрать женщин с рынка труда, поэтому ссуда выдавалась при условии отказа супруги от профессиональной деятельности. Однако была и вторая цель, в силу которой программа продолжалась даже по достижении полной занятости, причем от женщин уже не требовали уйти с работы, — повышение рождаемости. Долг можно было «скостить детьми»: с каждым новорожденным супругам прощали четверть кредита.

Введенные в 1935 г. всеобщая воинская обязанность и полугодовая трудовая повинность в еще большей степени, чем национал-социалистические конъюнктурные программы, ориентированные на использование интенсивного ручного труда вместо машин, учитывали задачу ликвидации безработицы, а вместе с тем и идейно-политические соображения. Последние заключали в себе внутреннее противоречие: строительство автобана, и без того с трудом уживавшееся под одной мировоззренческой крышей с аграрно-романтическими представлениями, так же как и мелиорация с помощью кирки и лопаты, временно предоставляло большие возможности по обеспечению занятости, однако не могло служить реальной альтернативой индустриальному обществу, производительность которого следовало резко повысить в ближайшие годы. Да и национал-социалистический идеал женщины, наслаждающейся радостями материнства, сидя у домашнего очага, активно использовался только до тех пор, пока примат военной промышленности не потребовал вычерпать без остатка все резервы рабочей силы.

По меньшей мере сразу после завершения внутреннего формирования режима и стабилизации экономики «достижение обороноспособности» и подготовка к войне стали безусловным экономическим приоритетом. Везде, где общая реакционно-утопическая подкладка национал-социалистической идеологии мешала экономическому продвижению особого расово-империалистического проекта, она безжалостно отрывалась.

С 1934–1935 гг. государственные ассигнования, стремительно увеличиваясь в размерах, потекли в военную промышленность. В то время как другие отрасли показывали незначительный рост, а пропагандистски разрекламированное социальное жилищное строительство в сравнении с хорошими годами Веймарской республики даже резко сократилось, вермахт и производство вооружений год от года поглощали все больше средств. В 1934 г. они претендовали на 18 %, а в 1938 г. — уже на 58 % всех расходов государственного бюджета (более одной пятой национального дохода)[116]. Финансировались огромные затраты главным образом с помощью придуманных президентом рейхсбанка Яльмаром Шахтом «векселей Мефо»: фирмы «Крупп», «Сименс», «Рейнметалл» и «Гутехоффнунгсхютте» учредили «Металлургическое научно-исследовательское общество» (Metallurgische Forschungsgemeinschaft — Mefo), чьи векселя учитывал рейхсбанк. Государство таким образом тайно задолжало около 12 млрд рейхсмарок, пока в 1938 г. на смену векселям не пришли казначейские обязательства и налоговые квитанции. Шахт между тем стал возражать против курса, давно уже переставшего поддерживать конъюнктуру и ведущего либо к инфляции, либо к захватнической войне, но поделать ничего не смог. С финансовым координатором милитаризации произошло то же, что с большинством «консервативных специалистов» в кабинете министров. В ноябре 1937 г. Шахт подал в отставку с поста министра экономики, год спустя ушел с должности президента рейхсбанка, но до 1943 г. оставался членом правительства.

Потенциальным источником разногласий в союзе бизнеса и национал-социалистического руководства с самого начала служил принцип главенства идеологии и политики, которым режим ни на йоту не желал поступиться. Если политика вооружения, выполнявшая функцию конъюнктурного локомотива, в деловых кругах снискала всеобщее одобрение, о сопровождавшей ее политике автаркии, столь же идеологически мотивированной и последовательно претворяемой в жизнь, подобное можно было сказать только с большими оговорками. Судьба Шахта и здесь символична. Осенью 1934 г. министру экономики благодаря установлению всеобъемлющего контроля над внешней торговлей («Новый план») удалось решить наболевший вопрос о нехватке валюты, но через год ситуация снова обострилась. Не только плохие урожаи и повышение цен на мировом рынке, но и неэффективная политика регулирования рынка, проводимая «Имперским продовольственным сословием», вызывали перебои со снабжением, из-за которых Шахт то и дело конфликтовал с Дарре. Выиграл же от продовольственного кризиса Геринг, которого Гитлер в апреле 1936 г. назначил «уполномоченным по всем валютным и сырьевым вопросам»[117].

Становилось все яснее, что обусловленное политическими требованиями упорное стремление добиться автаркии одновременно с наращиванием вооружений создает экономические проблемы, которые частнокапиталистическое хозяйство вряд ли может разрешить. В условиях полной занятости возросло личное потребление, но производственные мощности оказались заняты выпуском военной продукции. Несмотря на значительные успехи, результаты «трудовой битвы» на сельскохозяйственном фронте не соответствовали повышению потребительского спроса. Экономически нерентабельные, но имеющие важнейшее значение с точки зрения политики автаркии проекты — например, разработка рудных месторождений и выплавка стали на заводах им. Германа Геринга в Зальцгиттере, развитие производства горючего в рамках заключенного еще в конце 1933 г. «бензинового договора» с «ИГ Фарбен» — истощали общие экономические ресурсы, не оставляя достаточного количества валюты на другие цели.

В этой кризисной ситуации Гитлер 9 сентября 1936 г. выдвинул на «партийном съезде чести» в Нюрнберге свой