Голова Филандера дёрнулась вверх, он взглянул прямо в голубые глаза Джезебел:

– Не впутывай в это дело Темпест!

Сестра тихо вздохнула и опустилась на стул напротив него. Джезебел уже исполнилось двадцать три года, она была на пять лет старше Филандера. Сегодня она заколола свои светлые волосы выше обычного и припудрила бледные щёки – всё это для того, чтобы мужчины, которые могли обратить на неё внимание, не пропустили её на улице. Это были не те мужчины, которые здесь, в Сент-Жиле, считались хорошей партией, то есть заводилы из банды Руделькопфа и прочие забияки. Пару лет назад Джезебел была миловидной девушкой, сейчас она могла бы стать ещё более миловидной женщиной, если бы не ожесточение и разочарование, безжалостно старившие её с каждым годом. Филандер подозревал, что в этом есть и его вина, и каждый раз, когда он признавался себе в этом, на него накатывала волна теплоты к старшей сестре: он любил её гораздо больше, чем она предполагала.

Даже сейчас, когда её мысли опять занимали одни только деньги, которых они лишатся, если окажется, что Филандер дал маху с этим Малахайдом. Ведь Филандер нарушил правило, на котором неукоснительно настаивал Малахайд.

– Да он небось ничего и не узнает, – спокойно ответил Филандер в попытке предотвратить надвигающуюся ссору, потому что речь вдруг зашла о Темпест. При этом нельзя было сказать, что Джезебел не любила Темпест. Она попросту не хотела включать её в свои мечты о том, как они с Филандером наконец уберутся из Лондона и переедут в деревню.

«В деревню» в устах Джезебел звучало при этом как конкретная точка на карте, как если бы она собиралась сесть на вечерний поезд до Бирмингема, хотя они понятия не имели, куда именно поедут и что им следует предпринять, чтобы добраться туда. «В деревню» означало «прочь из Лондона, прочь из грязных трущоб, прочь от жестокой бедности». Однако их скудных сбережений пока не хватало на осуществление этой мечты. В этом Джезебел была права: они отчаянно нуждались в деньгах, которые Филандеру платил Малахайд. И для того, чтобы прожить в Лондоне, и для того, чтобы в один прекрасный день уехать отсюда прочь.

Хотя вообще-то Филандер никуда не собирался ехать без Темпест. И Джезебел прекрасно это понимала.

– Ты должен был забрать книгу у Птолеми и отнести Малахайду. – Джезебел поставила локти на стол и устало потёрла ладонями лицо. – В этом нет ничего сложного, не правда ли? Мне, во всяком случае, так кажется.

– Я обещал Темпест проводить её в вечернюю смену. Сегодня её посылают к мосту Ватерлоо, а я не хочу, чтобы она ходила туда одна.

– Эта девочка в состоянии постоять за себя лучше, чем кто-либо другой! У неё есть эти… эти колдовские штучки, с которыми она управляется куда как лучше тебя самого. – Джезебел не была библиоманткой, она в жизни не прочла ни одной книжки, поэтому она относилась с подозрением даже к слабым библиомантическим способностям Филандера.

– Что ты прицепилась к Темпест? – спросил Филандер. – Тебе же на неё наплевать. Тебе не наплевать только на деньги Малахайда.

В ярости брови Джезебел взлетели почти к волосам:

– Чёрт побери, ведь от тебя не требуется ничего сложного, просто отнеси ему то, что тебе дали!

И правда, обязанности Филандера были просты, как всегда: от него требовалось всего лишь отнести книгу мистеру Малахайду на его квартиру на Феттер-лейн. Филандер прекрасно ориентировался в закоулках Сохо, поэтому практически не рисковал попасть на глаза молодчикам из банды Руделькопфа, которые могли бы вывернуть ему карманы. Это была одна из причин, по которым Малахайд полагался на него.

Однако сегодня всё пошло наперекосяк. Малахайд строго-настрого запрещал Филандеру появляться у него под дверью до захода солнца. Однако, так как Филандер в виде исключения забрал книгу у Птолеми ранним утром, до вечера её нужно было где-то спрятать. Тем самым Филандер нарушал главное правило, соблюдения которого требовал от него заказчик. И Малахайд никогда бы не узнал об этом, если бы не смерть Птолеми.

– Другие книготорговцы видели меня возле лавки. Они меня знают и терпеть не могут, потому что я иногда торгую «Грошовыми ужасами» на их улице. Они наверняка рассказали про меня полиции. И если это так, полиция меня сейчас ищет. А значит, вот это, – Филандер похлопал по книге, завёрнутой в бумагу, – моё единственное алиби. Книга – доказательство того, что я был у Птолеми как посыльный, а не для того, чтобы сжечь его заживо или учинить что-нибудь похуже. Получается, что я не могу отнести книгу Малахайду, пока они не установят, кто на самом деле пристукнул Птолеми.

Джезебел печально покачала головой, как будто Филандер был не в состоянии понять, о чём она ему толкует, что поставлено на карту. Деньги. Деревня. Мечта.

Филандер отвернулся от сестры и рассеянно заскользил взглядом по полкам, которые он сам когда-то прибил к одной из стен. С тех пор как родители бросили их много лет назад, они с Джезебел обитали в этой каморке. Когда он начал вырезать из дерева фигурки, Джезебел так им гордилась. Большинство его произведений теперь шеренгами стояли на самодельных полках: портреты мужчин и женщин, за которыми Филандер исподтишка наблюдал, настоящий паноптикум человеческих пороков и страстей, подсмотренный на улицах Сент-Жиля и Сохо. Джезебел полагала, что он хотел украсить их скромное жилище, и в некоторой степени так оно и было, однако в глубине души таким образом юноша пытался укротить демонов, отягощавших их скромное существование. Тот, кто стоял на полке там, наверху, уменьшенный до размеров указательного пальца, не мог больше напугать или унизить его на улице. Вот почему никогда в жизни Филандер не собирался вырезать портрет Темпест или Джезебел: они были единственными людьми, которые что-то для него значили.

– Я ведь готов отнести ему эту книгу, – ответил наконец Филандер. – Просто днём или двумя днями позже. У него и так куча книг, какая разница, книгой больше, книгой меньше. Не помрёт. «Он-то точно не помрёт, – подумал он, – а меня, может, эта книга спасёт от виселицы». – В любом случае я смогу отнести ему её только после того, как меня перестанут искать.

– Но никто не обвиняет тебя в убийстве.

– Это ты не обвиняешь, потому что ты – моя сестра. Но если они ворвутся сюда и заберут меня, это мне не поможет.

– Если Малахайд перестанет давать тебе поручения, мы погибли.

– Но ведь я ещё продаю газеты и «Грошовые ужасы», а тебе платят за работу в прачечной.

– Всего этого еле хватает на то, чтобы не умереть с голоду.

– Малахайд поймёт меня, – продолжал настаивать Филандер. – Он кошмарно выглядит, но он неплохой человек. – На самом деле Малахайд внушал Филандеру необъяснимый ужас. На полках среди других фигурок красовались целых три его скульптурных портрета: одного портрета не хватило бы, чтобы обуздать страх, который этот человек вызывал у Филандера. Со дня их первой, и единственной, личной встречи Филандер лишь пропихивал книги через щель для писем и газет в двери Малахайда и ждал, пока тот бросит ему на лестничную площадку его гонорар – пару монет – тем же путём. Потом он забирал деньги и торопливо сбегал вниз по ступенькам, не оглядываясь, словно боясь, что Малахайд откроет дверь и молча будет смотреть ему в спину.