— Элиот.

Он обернулся.

— Письмо!

— Да-да, конечно. — Он вынул из кармана злополучное письмо, теперь несколько смятое. — Не давай Петтиферу очень уж это рассусоливать. К старости он стал сентиментальным.

— Не дам.

Он опять улыбнулся и попрощался с нами обеими.

— Увидимся за ужином.

Он направился в холл, свистом приказав собаке следовать за ним. Мы услышали, как хлопнула входная дверь, потом взревел мотор. Молли повернулась ко мне.

— А теперь, — сказала она, — давайте сядем у камина, и вы мне все расскажете по порядку.

Я так и сделала — рассказала то, что уже рассказывала Джоссу и миссис Керноу, с единственным отличием: мне было почему-то трудно рассказать об отношениях Лайзы и Отто, словно я стыдилась этих отношений, хотя это было не так. Ведя свой рассказ, который Молли внимательно слушала, я пыталась обойти эту тему, одновременно стараясь понять, за что мама так не любила Молли. Возможно, это была инстинктивная неприязнь. Но было ясно, что сойтись они не могли. Мать терпеть не могла женщин, с которыми ей было скучно. Мужчины — дело другое. В них она всегда могла отыскать забавное. Женщине же надо было отличаться какими-нибудь потрясающими достоинствами, чтобы мама могла терпеть ее общество. Нет, нельзя было во всем винить Молли. Сидя с ней возле камина, я решила подружиться с Молли и, возможно, хоть в малой степени компенсировать ей ту суровость, которую проявляла к ней Лайза.

— И сколько же вы сможете пробыть в Порткеррисе? Ваша работа… Когда вы возвращаетесь?

— Мне дали нечто вроде отпуска на неопределенный срок.

— Вы у нас остановитесь?

— Ну, вообще-то, я остановилась у миссис Керноу.

— Но здесь в доме вам будет гораздо удобнее. Правда, у нас довольно тесно и спать вам придется в мансарде, но комнатка там очень милая, если вы не имеете ничего против скошенных потолков и не будете набивать себе шишки. Видите ли, мы с Элиотом занимаем гостевые комнаты, а тут еще племянница моя приехала. Надеюсь, вы с ней подружитесь. Ей будет приятно, что в усадьбе появился кто-то помоложе.

Интересно, что это за племянница.

— А сколько ей лет?

— Всего семнадцать. Это трудный возраст, и, по-моему, мать ее посчитала, что девочке будет полезно на время уехать из Лондона. Ведь в Лондоне такая жизнь, а у нее, конечно, полно знакомых и кругом столько всего происходит… — Видимо, она затруднялась найти слова, чтобы объяснить ситуацию. — Так или иначе, Андреа приехала сюда на неделю-другую, чтобы переменить обстановку, но, боюсь, она скучает.

Я представила себя, семнадцатилетнюю, на месте этой незнакомой Андреа — в гостях в этом теплом, красивом доме, где меня всячески обихаживают Молли и Петтифер, а рядом за порогом море и скалистый берег, и красота, так и манящая на долгие прогулки, и кривые закоулочки Порткерриса, ждущие своего исследователя. Да для меня это был бы рай, где скука просто исключается! Маловероятно, что я найду с этой племянницей общий язык.

— Разумеется, — продолжала Молли, — как вы, должно быть, догадались, мы с Элиотом здесь только потому, что миссис Петтифер скончалась и нельзя было оставить двух стариков без всякой помощи. К нам сейчас по утрам ходит миссис Томас, она возится по хозяйству, но готовлю я и за домом смотрю тоже я, — стараюсь, как могу, чтобы здесь было уютно и красиво.

— Здесь у вас чудесные цветы.

— Для меня дом без цветов — не дом.

— Ну, а ваш собственный дом?

— Господи, воображаю, какой он сейчас пустой! Надо будет однажды взять вас в Хай-Кросс, показать дом. После войны я купила там две старые развалюхи и привела их в божеский вид. Нехорошо хвастаться, но там сейчас очаровательно. И, конечно, очень удобно для Элиота — недалеко от его гаража. А живя здесь, он все время в разъездах.

— Да, могу себе представить.

В холле раздались шаги, и через минуту дверь распахнулась и в нее опасливо шагнул Петтифер с подносом, уставленным всем необходимым для дневного кофе, включая большой серебряный кофейник, из носика которого шел пар.

— О, Петтифер, спасибо…

Он приближался к нам, сгибаясь под тяжестью подноса, и Молли встала, чтобы быстро подставить под поднос табуретку и тем облегчить задачу старику, боровшемуся с подносом, который грозил накрениться, сбросив все содержимое на пол.

— Вот прекрасно, Петтифер!

— Одна из чашек — для Джосса.

— Он работает. Наверно, забыл про кофе. Неважно, я выпью за него. И знаете, Петтифер…

Тот распрямился медленно, с усилием, словно превозмогая боль в суставах. Молли взяла письмо с Ибицы с каминной полки, куда перед тем положила его для сохранности.

— …Мы тут подумали, что самое лучшее, если командиру о смерти дочери сообщите вы, после чего дадите ему это письмо. Пусть это известие он услышит из ваших уст. Вы не возражаете?

Петтифер взял в руки голубой тонкий конверт.

— Не возражаю, мадам. Я сделаю это. Я как раз иду будить командира и помогать ему одеваться.

— Вы такой добрый, Петтифер.

— Не стоит благодарности, мадам.

— И скажите ему, что Ребекка здесь. И что она остается у нас погостить. Придется поместить ее в мансарде, но, думаю, там ей будет вполне удобно.

И опять лицо Петтифера просветлело. Интересно, улыбается ли он когда-нибудь по-настоящему или же лицо его постоянно бороздят эти угрюмые морщины, так что веселое выражение просто недоступно ему физически.

— Я рад, что вы остаетесь, — сказал он. — Командиру это будет приятно.

Когда он вышел, я сказала:

— У вас масса дел. Мне, наверное, стоит уйти и не путаться у вас под ногами.

— Так или иначе, вам надо забрать ваши вещи от миссис Керноу. Но интересно знать, каким образом. Вас мог бы отвезти туда Петтифер, но он занят с Гренвилом, а мне нужно дать распоряжения миссис Томас насчет вашей комнаты и позаботиться об обеде. Что же нам делать?

Что делать — я ума не могла приложить. Не тащиться же мне пешком с вещами из города, да еще в гору! К счастью, Молли сама ответила на свой вопрос.

— А, знаю. Джосс. Он отвезет вас в город и привезет обратно на своем грузовике.

— Но ведь Джосс работает, разве не так?

— Ну, раз в жизни работу можно и прервать. Не так часто мы его о чем-то просим, и я уверена, что он согласится. Идемте, надо его разыскать.

Я решила, что она направится со мной к какому-нибудь заброшенному флигелю или сараю, где скрылся Джосс, — в укромном месте, среди деревянной стружки и запахов горячего клея. Но, к моему удивлению, она повела меня наверх, и я позабыла о Джоссе, потому что это было мое первое знакомство с Боскарвой — усадьбой, где выросла мама, — и я не хотела пропустить ни единой мелочи. Лестница не была застелена ковром, стены до половины покрывали деревянные панели, а сверху — темноватые обои, на которых были развешаны написанные маслом полотна. Все это разительно отличалось от уютной и женственной нижней гостиной. На втором этаже налево и направо от площадки отходили коридоры. Там стояли высокий комод, полированный, орехового дерева, и книжные шкафы с массой книг. Пройдя по коридору, мы опять вышли на лестницу и поднялись еще выше. Здесь лежал красный половик, а стены были выкрашены в белый цвет. И здесь тоже в обе стороны шли коридоры, и Молли свернула в правый. Коридор оканчивался открытой дверью, из которой доносились голоса — мужской и девушки.