— Зачем это вдруг вы можете мне понадобиться?

— Не знаю. За добрым советом, или чтобы денег одолжил, или просто, если захотите всласть посмеяться. Вот он. Пропустить его трудно.

Дом был высокий, с узким фасадом, втиснутый между двумя приземистыми домиками. Трехэтажный, с окном на каждом этаже, нижний этаж все еще в процессе перестройки: свежее некрашеное дерево, зеркальное стекло витрины заляпано известью.

Когда мы, громыхая по булыжнику, промчались мимо, я сказала:

— Магазин в хорошем месте, люди, желающие потратить деньги, сюда потянутся.

— На это и надеюсь.

— Когда мне можно будет осмотреть его?

— На следующей неделе милости прошу. К тому времени работы будут в основном закончены.

— Хорошо. Значит, на следующей неделе.

— Договорились, — сказал Джосс, заворачивая за угол возле церкви. Он включил вторую скорость, и грузовичок взлетел на холм с тарахтеньем плохо отлаженного мотоциклетного мотора.

В Боскарве мы сразу же были встречены Петтифером, который, услышав, что мы подъехали, вышел из передней двери, как раз когда Джосс доставал из кузова мой рюкзак.

— Джосс, командир внизу в кабинете. Он велел привести к нему Ребекку, как только она вернется.

Джосс внимательно взглянул на него.

— Как он?

Петтифер наклонил голову.

— Не так уж плохо.

— Очень расстроился?

— Он в порядке… а вы оставьте рюкзак, я отнесу его наверх.

— Ни в коем случае, — сказал Джосс, и впервые я порадовалась его властной манере разговора. — Наверх рюкзак отнесу я. Где она будет спать?

— На чердаке… напротив бильярдной. Но командир велел сейчас же…

— Я знаю, — прервал его Джосс. — И знаю, что морской обычай велит всегда приходить на пять минут раньше. Но все равно у нас еще есть время показать этой девушке ее комнату. И перестаньте суетиться, уж будьте так любезны.

Оставив все еще слегка протестующего Петтифера, мы поднялись наверх — я вслед за Джоссом — на два пролета лестницы, по которой я уже карабкалась в то утро; шум пылесоса смолк, зато в воздухе пахло жареной бараниной. Я поняла, что очень голодна, и рот мой наполнился слюной. Длинные ноги Джосса так и мелькали передо мной, и когда я наконец добралась до предназначенной мне комнаты со скошенным потолком, Джосс успел уже поставить рюкзак и широко распахнуть окно, так что встречена я была порывом холодного и соленого морского ветра.

— Подойдите и взгляните в окно.

Я встала рядом с ним. Я увидела море, скалы, золотистый папоротник и первые желтые свечки утесника. А внизу раскинулся сад Боскарвы, который я не могла разглядеть из гостиной за террасой с ее каменной балюстрадой. Сад был разбит террасами по склону холма, а внизу в углу каменной ограды примостился каменный флигель под шиферной крышей, даже не флигель, а подобие сарая с вместительным сеновалом.

— А что это за здание? — спросила я.

— Это мастерская, — объяснил мне Джосс. — Здесь ваш дед обычно писал.

— На мастерскую не похоже.

— С той стороны похоже. Северная стена вся стеклянная. Он сам спроектировал мастерскую, а местный каменщик ее выстроил.

— Кажется, она заперта.

— Так и есть. Заперта и заколочена. Ее не открывали с тех пор, как ему стало плохо с сердцем и он бросил писать.

Меня вдруг пробрала дрожь.

— Холодно? — спросил Джосс.

— Не знаю.

Я отошла от окна, расстегнула куртку и кинула ее на спинку кровати. Комната была белой с темно-красным ковром. Встроенный шкаф, книжные полки, заставленные книгами, умывальник. Я подошла к умывальнику и, прежде чем помыть руки, подержала мыло под теплой струей, поворачивая его разными сторонами. В зеркале над умывальником отразилась я — растрепанная и нервная. Впервые я поняла, как беспокоюсь перед встречей с Гренвилом и как важно мне произвести на него хорошее впечатление.

Я вытерла руки и, раскрыв пряжку рюкзака, извлекла оттуда гребень и щетку.

— Он был хорошим художником, а, Джосс? Как вы считаете?

— Да. Старой школы, конечно, но художник прекрасный. И чудесный колорист.

Сняв с кончика косы резинку, я распустила волосы и, опять встав перед зеркалом, стала расчесывать их щеткой. В зеркале я видела Джосса у себя за плечом — он наблюдал за мной. Пока я орудовала щеткой и расческой, а потом переплетала косу, он не произнес ни слова. Лишь когда я закрепила кончик, он сказал:

— Чудный цвет волос. Как спелая пшеница.

Я опустила щетку и расческу.

— Джосс, нехорошо заставлять его ждать.

— Хотите, я пойду с вами?

— Пожалуйста!

Я осознала, что впервые вынуждена была попросить его о помощи.

Вслед за ним я спустилась вниз, прошла через холл, мимо гостиной к двери в конце коридора. Открыв эту дверь, Джосс сунул туда голову и огляделся.

— Доброе утро, — сказал он.

— Кто там? Джосс? Входи же. — Голос был выше, чем я предполагала, голос человека куда более молодого.

— Я привел вам кое-кого…

Он широко распахнул дверь и, мягко подтолкнув меня в спину, выдвинул вперед, в комнату. Комната была маленькой, с французскими окнами во всю стену, ведущими на плиточную террасу и в потайной сад, согретый солнечными лучами и укрытый со всех сторон живыми изгородями и густой зеленью эскалонии.

Я заметила мерцающий за каминной решеткой огонь, обшитые деревом стены, увешанные книжными полками и картинами, и стоявшую на каминной полке модель крейсера былых времен. Еще там имелись фотографии в серебряных рамках, стол, заваленный газетами и журналами, и сине-белая китайская ваза с нарциссами.

При моем появлении Гренвил с помощью палки начал подниматься из красного кожаного кресла, стоявшего наискосок от зажженного камина. Я изумилась, что Джосс никак не пытался помочь ему, и тут же запротестовала: «О, пожалуста, не надо… не трудитесь», но он уже встал, распрямился, и взгляд синих его глаз спокойно обратился ко мне — он разглядывал меня из-под нависших и кустистых седых бровей.

Я поняла, что была готова увидеть его в жалком виде — старым, немощным, может быть, даже с трясущейся головой. Но Гренвил Бейлис и в восемьдесят внушал почтительный страх: очень высокий, совершенно прямой, выутюженный и выбритый, накрахмаленный, слегка попахивающий туалетной водой с лавандовой отдушкой, он выглядел так, что это делало честь его лакею Петтиферу. Одет он был в темно-синий блейзер наподобие морского кителя и серые фланелевые брюки с безукоризненной складкой, на ногах его были бархатные домашние туфли с вышитыми золотом инициалами. К тому же он прекрасно загорел, и лысый череп, проглядывающий из-под редких седых прядей, был коричневым, как кожура каштана, и я представила себе, как он нежится на солнце в потайном саду, читая утреннюю газету, со вкусом покуривая трубку, следя за полетом чаек и бегом высоких белых облаков на небе.