– Я должен сказать тебе, брат, что я хочу абдикировать, – сказал Александр I осенью того же года своему брату Константину Павловичу, наместнику Царства Польского. – Я устал и не в силах сносить тягость правительства; я предупреждаю тебя для того, чтоб ты подумал, что тебе надобно будет делать в сем случае.

– Тогда я буду просить у вас место второго камердинера вашего, – ответил Константин Павлович, – я буду служить вам и, ежели нужно, чистить вам сапоги. Когда бы я это теперь сделал, то почли бы подлостью, но когда вы будете не на престоле, я докажу преданность мою к вам, как благодетелю моему.

«При сих словах, – говорил великий князь Константин Павлович, – государь поцеловал меня так крепко, как еще никогда в 45 лет нашей жизни он меня не целовал».

– Когда придет время, – сказал Александр, – я дам тебе знать, и ты мысли свои напиши к матушке».

Через два с половиной года время пришло, и Константин Павлович в бытность свою в Петербурге составил письмо с отречением от престола:

«Не чувствую в себе ни тех дарований, ни тех сил, ни того духа, чтоб быть когда бы то ни было возведену на то достоинство, к которому по рождению моему могу иметь право, осмеливаюсь просить Вашего Императорскаго Величества передать cиe право тому, кому оно принадлежит после меня и тем самым утвердить навсегда непоколебимое положение нашего государства… 14 января 1822 года».

«Любезнейший брат… – ответил Константину 2 февраля 1822 года император Александр I. – С должным вниманием читал я письмо ваше. Умев всегда ценить возвышенные чувства вашей доброй души, cиe письмо меня не удивило. Оно мне дало новое доказательство искренней любви вашей к государству и попечения о непоколебимом спокойствии оного. По вашему желанию предъявил я письмо cиe любезнейшей родительнице нашей. Она его читала с тем же, как и я, чувством признательности к почтенным побуждениям, вас руководившим. Нам обоим остается, уважив причины вами изъявленные, дать полную свободу вам следовать непоколебимому решению вашему, прося всемогущего Бога, дабы он благословил последствия столь чистейших намерений».

Летом 1823 года Александр I, «томимый предчувствием близкой кончины», поручает митрополиту Филарету составить манифест о назначении престолонаследником великого князя Николая Павловича.

Он запечатал этот манифест в конверт, на котором собственноручно делает надпись: «Хранить в Успенском соборе с государственными актами до востребования моего, а в случае моей кончины открыть московскому епархиальному архиерею и московскому генерал-губернатору в Успенском соборе прежде всякого другого действия».

Решение, которое принял император, достаточно небывалое в русской истории…

«Отречение Константина было оформлено только келейно, между членами императорской семьи, а заготовленным актам о престолонаследии придан небывалый характер посмертных распоряжений, которые будут опубликованы, только когда их автор ляжет в могилу и, стало быть, перестанет быть носителем власти, – пишет А.Е. Пресняков. – Этот государственно-правовой парадокс, который можно назвать политической бестактностью, не смущал Александра. В состоянии моральной депрессии, в каком он доживал последние года, он готов был откладывать крупные и требовавшие решимости действия до времени, когда не ему придется их совершать. Так в деле будущих декабристов, так в деле о престолонаследии».

Адресованные Александру I упреки в политической бестактности кажутся нам преувеличенными…

Чтобы ни объявил Александр I, исполнять это должны были бы те же люди, которые не захотели исполнить ясно и четко выраженную волю императора – не предпринимать всякого действия прежде вскрытия оставленного им пакета.

Возможно, если бы об отречении Константина от прав на наследие престола было объявлено заранее, смена императоров прошла бы спокойнее, но могло быть и наоборот. Те темные силы, что препятствовали Николаю I занять престол, могли бы подготовить к наступающему междуцарствию еще более страшные подарки…

Некоторые историки утверждают, что из-за того, что Александр I не объявил Николая I своим наследником, тот не был как следует подготовлен к должности императора.

На это можно возразить, что в самой императорской семье все, и сам Николай I тоже, знали о запечатанном в конверт манифесте и никто не мешал готовить Николая I в императоры, никто не мешал ему самому готовиться к предстоящему правлению.

Но есть еще и другое соображение, позволяющее предположить, что, может быть, потому и не был Николай I публично объявлен наследником престола, что Александр I хотел подготовить его к предстоящему служению наилучшим образом.

Тот же А.Е. Пресняков совершенно справедливо отмечает, что, «вращаясь в военно-служебной (он командовал гвардейской дивизией и управлял военно-инженерной частью. – Н.К.) и придворнослужилой среде, в так называемом “высшем” обществе, Николай хорошо его знал со всей его пустотой и распущенностью, дрязгами и интригами. Он находил потом, что время, затраченное на толкотню в дворцовых передних и секретарских дежурных комнатах, не было потеряно: оно послужило “драгоценной практикой для познания людей и лиц”, и он тут “многое видел, многое понял, многих узнал – и в редком ошибся”. В салонах этой среды творилось то, что тогда в Петербурге считалось общественным мнением; это было мнение высшего дворянства и бюрократии, – и Николай знал ему цену».

И вот тут резонно задать себе вопрос: не является ли это знание людей, которое получил Николай I, гораздо более необходимым для будущего императора, нежели знания, как докладываются и как подписываются государственные бумаги? И другой вопрос напрашивается здесь: сумел ли бы Николай I получить эти знания, если бы был объявлен наследником престола?

Сам Александр I такого знания не получил и все двадцать пять лет царствования страдал от этого. Практически все ошибки его царствования, так или иначе, были связаны с этим недостатком в его подготовке.

О какой же тогда политической бестактности или трусости может идти речь, если Александр I проявил величайшую мудрость, когда воспользовался случаем и дал будущему императору возможность пожить почти наравне со своими подданными, чтобы лучше узнать их?

Скажем сразу, что этот «педагогический» эксперимент удался на славу. Николай I узнал то высшее общество рабовладельцев, которое уже давно разделяло народ с его монархом, монарха с его народом.

«К этому обществу, – пишет А.Е. Пресняков, – у него было не больше симпатии и уважения, чем у Павла или Александра. Дворянство и для него, прежде всего, – служилая среда, которую он стремится дисциплинировать и удержать в положении покорного орудия власти… Слишком остры противоречия русской жизни в эпоху разложения крепостного хозяйства и роста торгово-промышленных интересов страны, чтобы Николай мог твердо стоять в положении “дворянского царя”».

Но все это впереди, а когда, в конце лета 1825 года, император Александр I объявил, что отправляется в Таганрог на всю зиму, князь Голицын, которому император поручил привести в порядок бумаги, хранившиеся в его кабинете, спросил: как быть с актом о престолонаследии?