Вашего друга. Я ему пошлю будет случай, для тебя что-нибудь. Книгу, фото, какие можно, конфеты, духи. А ему легко довезти до тебя.

У меня хранится бо-о-льшая коробка шоколадных конфет — твоих! и еще — pastilles Vichy.

Я всегда жив тобой, всегда и во всем для меня — _т_ы. Твой Ваня

Как ты мне редко и скучно пишешь. Сегодня открытка. Чем ты занята?

Смотри! я рассержусь и не стану тебе писать до-о-лго!

265

О. А. Бредиус-Субботина — И. С. Шмелеву

9. II.43

Ванюша милый, час тому назад увезли от нас молотилку только (два дня была работа), и я тотчас тебе пишу, уж истомилась, не имея времени. Все это время меня рвали на части. В пятницу колем свинью, и всякий день будут контролеры643, то свинью взвешивать, то мешки с умолотом проверять. Сию же минуту должна все приготовить для заделывания мяса. Ведь это больше, чем на год! Но все это чепуха!

Я очень, очень счастлива твоим творческим порывом, твоей работой! Дивно это. Но как же мучаешь ты меня, помазав по усам и не дав отведать! Имею в виду «Именины». Когда же, когда же я получу I часть?? Я не могу больше ждать. Ты пишешь: «пошлю до масленицы»… Это что же, еще 4 недели ждать? Масленица 7-го марта! Ты что, собираешься мне целый месяц не писать? Но почему? Ты просишь прощенья перед говеньем на 1-ой неделе, но это же через месяц!! Что с тобой? Я ошеломлена. И какой ты противный: отчего ты на меня «в сердцах»???? Это жестоко-несправедливо. Я знаю, что подписывала все свои письма! И как неверно ты меня знаешь. Ну, неужели же так глупо бы я стала «мстить»! Ты совсем, совсем меня не знаешь… «Нет, я не такая, — я совсем, совсем иная…» И… какой ты можешь быть… личный! Не надо так. И я не скажу ничего больше, но ты знаешь, про что я. Я хочу только сказать, что я совсем не по-христианству, а просто иначе не могу. Не делай из меня ханжи… Ах, но это так все неважно!..

Я очень, очень обрадована, осчастливлена и… смущена, что ты мне перепишешь «Именины». Я не могу выразить тебе, что бы я чувствовала, если бы я их не узнала. Я горюю о «Рождестве в Москве». Почему его все не печатают?! Я жду, жду. И дрянной листок выхватываю с жадностью у почтальона, все ожидая… Будет же он?! В день моего отъезда (на несколько дней) из дома, утром рано приехал проститься наш друг. Я стояла в прихожей, завязывая вуальку[308], готовая уйти к автобусу. Мы говорили очень мало. Я все же его просила о визе похлопотать. Он хотел, но за результат не ручался. Теперь все трудней. А я дрожу за свое здоровье, т. к. приближается март, т. е. та пора, когда я дважды была так сильно больна. И я ничем не могу лечиться, ибо доктора все у меня взяли за ненадобностью. Понимаешь мое чувство!? Фасин муж, кажется, не поедет в Париж, но в Швейцарию. Не знаю, кого найду. Я спрашивала нашего приятеля, но он тоже никого не знает. Очень много интересного он успел мне еще рассказать, жаль, что мало было времени. Он гостил у мамы почти весь день, и они наговорились. Вот бы поговорить твоему племяннику с ним! От Елизаветы Семеновны я получила письмо еще — ответ на мою благодарность. И в тот же день твои письма. Я всю ночь не спала после этого. Сплю плохо, очень плохо. Приняла все коробочку седормида. И пью бутылками валерьянку. Ты не брани и не жури меня. Я что-то ужасно стала восприимчива и долго не могу утешиться. В таком состоянии я не могу ничего писать, ни кистью, ни пером.

Хотя тут однажды написала рассказик-шутку, и еще… по… голландски!644 Вообрази! Это было сделано для граммофонной пластинки. Чудно вышло! И даже с пением. Я однажды (давно) уже стихи голландские писала, тоже шутку. На музыку Lili Marlen. Ты знаешь, конечно, эту мелодию, ее передает радио из Белграда в 10 ч. вечера645, но поют все! Это немецкая солдатская песенка. Очень милая мелодия. Забавно было перед микрофоном стоять… Моя мечта — тебе напеть пластинку! Я это давно хотела. Хочешь? Напою! Но, думаю, что во время войны нельзя ее послать. Ну, после! Голос свой не узнать. Ни за что. Ванечка, солнышко мое, — наговори и ты мне пластинку. Прочти мне твой рассказ! Умоляю! Это можно! Спроси в граммофонных магазинах. Спроси Афонского! Я умоляю тебя! Дай мне твой голос. Я же иззавидовалась всем, кто тебя могут слышать.

Умоляю тебя! Это моя просьба к тебе! Я постараюсь тоже напеть тебе. Или, если плохо пою, то наговорю. Скажу все, что хочет сердце! Моего папу молили тоже напеть… У него был ангельский голос. Он все откладывал. Подумай, какое счастье было бы теперь его смочь услышать! Ваня, ты сделаешь это для меня?! Я верю. Мой голос совершенно иначе звучит, нежели его я изнутри слышу. А все говорят, что точно. Все, кроме мамы и С., — они не слышат меня в голландском разговоре. Я дома очень редко говорю по-голландски, только обеденное с прислугой. Или по-русски, или по-немецки. Впрочем, это касается интонации, что они не узнают, но голос-то мой. Он — ничего, мне нравится. Только я удивилась, что говорю так «энергично». Можно подумать, что очень уверена в себе.

Ну, в общем за «рассказ-комедию» мне были овации.

Тем у меня «горы». Это верно. И оттого, что их горы, я и не могу взяться ни за одну… Сон какой дивный видела! Одна картина за другой… Одно полотно лучше другого. Была в прекраснейшем музее, будто. Люблю такие сны. Тогда не досадно тратить и время на сон. Пробуждаешься с целой массой новых идей и планов. Мне нужны _п_о_к_о_й_ и _д_о_с_у_г! И еще здоровье. Я все какая-то слабая. Селюкрин размок от сырости в шкафу. Слипся в комок. Выбросить, что ли? Или можно еще принять? Да, у меня горы тем! М. б. я возьму отдых. Впрочем, это мечты. Это все невозможно. Жизнь все больше и больше затягивает меня в работу на ферме. Работники м. б. должны будут уйти646. Тогда вообще не оберешься дела. Хоть коров и не буду доить, но всякой иной домашней работы будет масса. Мы, конечно, стараться будем заменить их другими, постарше, но не знаю, как это удастся.

Заказала в сад себе