Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ванюша, пиши поразборчивей, я в последних твоих письмах не могла многих слов понять. Впрочем, я сама грешу еще хуже. Знаю. Прости! Как жаль, что не достать машинки. Я бы купила с русским шрифтом. Я слишком нервна, чтобы долго писать рукой. Учить стенографию? Такая тоска писать все от руки. Имею в виду те рассказы, которые теснятся у меня, во мне. За это время я чуточку и рисовала. Карандашом. Портрет. Удалось. Но отдала. И опять у меня ничего не осталось. Зачем я сожгла все, тогда, уезжая из России? И из Берлина когда уезжала, то тоже выбросила все. А были друзья, просили дать им. Теперь мне жаль. Была [(в России) недурно][309] изображена девушка в черном бархате с васильками. Рыжеватые косы. Еще недурна была… «лунатик». Это под впечатлением одного разговора. Сама было тоже стала лунатиком. Хорошо выражение ее лица. Я тогда прочла «Песнь торжествующей любви»647 Тургенева и еще разговор один. Недурна была католическая Мадонна в листопаде. Было верно еще что-нибудь стоящее. Помню яблони в цветах. Балкон наш над яблонями, тот балкон, где я впервые услыхала слова любви… и так их испугалась и попросила: «…не надо… не говорите так!» Помню, что писала эти яблони тогда же. Они были на экзаменах. Перевели меня в следующий рисовальный класс. Очевидно, недурно было.
Карикатуры я хорошо писала. Всех учителей и профессоров продернула. Их растащили. В пользу русского академии[ческого] бала в Берлине нарисовала 10–15 программ, больших. Ни единой не видала в продаже. Кто-то один их всех оставил за собой. Я очень жалела. Но большинство сил и времени я убивала кустарной работой, это для заработка в магазине. Бывала и фантазия, но чаще по заказу. И из-за этого мне опротивело все это. Я бросила. Ах, как порой хочется уйти от всего и заняться опять любимым! Ванечка, иду отдохнуть. Безумно устала. Подумай: 14 человек 2 дня кормить-поить! Очень трудно было! Я закрою глаза и буду воображать тебя… «Именины»… мне неизвестные… Стыжусь, и все же прошу: перепиши! Поскорее! Я почти не могу больше ждать!
[На полях: ] Б_е_р_е_г_и_с_ь_ _б_л_и_н_о_в! Это очень тяжело для желудка!!!!
Как странно: я только что решила освежить французский язык, читать. И ты мне про это пишешь.
Ну и отколола же Марина! Дерюгин — пустышка по сравнению с Нарсесяном!
Я преклоняюсь перед трудом твоим и очень, очень тебя благодарю. Целую. Оля
Мне не хочется делать блины. Покушай за меня и вспомни меня!
Прости же меня перед говеньем.
Цветок с шишкой: твой мне на именины. А какой у тебя от меня — не знаю. Подлецы опять обманули, конечно, это не бегония. Отчего же погиб цикламен? У меня есть свой апельсинчик! Сама вырастила. Дам привить после.
Жду, жду фото твои!
266
И. С. Шмелев — О. А. Бредиус-Субботиной
12. II.43
Светленькая моя Ольгунка… я здоров, слава Богу, и — _е_м, надо бы сказать — грубей! — даже корю себя. Страшная охота к гречневой каше. Вес — 51 кг. Пишу, — «Масленица в Москве». Сколько раз примечал: чем чаще и больше тебе лишу — тем реже от тебя. Мышь сыта… Ну, Бог с тобой, я не плачу тем же. На днях постараюсь переписать для тебя — «Рождество в Москве». Я вне «Нового слова». С меня довольно, плюнул. Век живи… Еды у меня достаточно, отборной. Елизавета Семеновна меня балует: испекла мне чудесный бисквит, легче дыханья младенчика. Сегодня ел пирог с вязигой, ватрушку, пряник… Сейчас еду за порцией творогу. Еще раз: адрес и фамилию «друга семьи». Он легко может тебе — или завезти, или прислать книгу, конфеты… Тебе послано — и «Михайлов день» и «Именины»… — сколько я отдал времени на переписку — а я не люблю с этим возиться, но — для тебя это… За это ты мне — открыткой. С 21 янв. я получил только 2 письма и открытку за 3 недели. Та-а-ак. Хорошо…
Хоть о здоровье-то написала бы.
Твой Ваня
267
О. А. Бредиус-Субботина — И. С. Шмелеву
16. II.43
Милый Ванечка, опять, против воли, долго тебе не писала. И задергалась разными делами, и неважно себя чувствовала — не спала, и вообще не удавалось «уйти» к тебе, хотя я все время мысленно с тобой. С весной масса разных дел. Мне же жадно хочется тишины и уединения. Хочется написать, вернее записать один эпизод из давнишней жизни. И рисовать хочу…..какое теперь часто бывает небо!! Я, не отрываясь от окна, вчера сидела в поезде, — все смотря в небо… Какие краски, какая сказочная вереница облаков… целые миры. И как быстро они меняются. Утром небо было серое, т. е. такое белесое и по этой белесости всяческие оттенки серого… И все было серо… Вода — муть, дороги — грязь, деревья голы… Тоскливо-нудно. Но уже к полдню все изменилось: по нежно голубому небу вдалеке, и по яркому-сочному над головой, неслись пронизанные солнцем, воздушные, белоснежные облака, похожие на взбитые сливки или пену. Кое-где были сыроватые облака и там, где эта нежная серость прорывалась, виднелось чудесное голубоватое, светло-голубоватое небо. И эта комбинация была как-то особенно волнующе-красива. К вечеру «набил» ветер груды, громады тяжелых облаков, серовато-розоватых, чуть с сиреневым отливом, и они тяжелой массой, будто горы, стояли на фоне голубого. И вот вдруг откуда-то сзади, из каких-то таинственных недр, будто, выплывают яркие, такие «горящие», какие-то удивительно-золотые облака. И кажется, что там, где-то там… что-то чудесное и совсем опять иное… И понемногу начинают золотить и светиться эти тяжелые громады-массы и где-нибудь вдалеке уже на снова прочистившемся небе, весь залитой этим золотым пожаром, весь сквозной и легкий плывет «кораблик»… Тут на одном небосклоне, в один миг — тысячи картин и настроений… А луга под этим небом… Как чудно освещены, как странно-зелены… И эти тени на светлом… А в блеске полдня голубые дороги — каналы и живописные мельницы… И что еще я люблю: когда вот так освещено все, то даль становится доступна глазу, чуть-чуть только тонет в дымке. И вот сквозь эту дымку где-то далеко-далеко (ведь тут равнина, — ничто не мешает взору) видишь целые деревни, и вдруг одна за другой вспыхивают в солнце яркими пятнами крыши, деревья… ты видишь так подробно все, а между тем это Бог знает какие дали. Такие моменты мирят с обычно-скучной равниной