— Спасибо, что приехал, не испугался. Прежние друзья теперь редко заходят ко мне, боятся навещать подавшего на отъезд в Израиль.

Соня стояла в коридоре, сложив руки на груди. Она тоже похудела, побледнела, улыбка ее была жалкой. Она приготовила обед, суетилась, вносила и выносила блюда, а Рупик все рассказывал и рассказывал свою историю. Ефим слушал сосредоточенно, хмуро.

— Знаешь, еще студентом в пятидесятых годах я видел, как в нашей науке начиналось засилье партийных посредственностей. Пекли малограмотных партийных профессоров за их общественные заслуги, а они брали себе таких же помощников, вместо знающих, но беспартийных евреев. Тогда я называл этот процесс — разбавлением мозгов. Один мой знакомый поэт сформулировал это так:

Когда я сам почти случайно, с помощью нажима сверху, стал профессором, то поразился, до какой крайности дошел этот процесс. Партийные посредственности вытеснили из нашей науки всех с мозгами. Я уже давно видел, что евреи-ученые стали переселяться в Израиль и Америку. Так это партийное засилье стало уже не разбавлением, а выпихиванием мозгов. Ну, теперь и я подаюсь, как все.

Закончил Рупик вопросом почти на истерическом выкрике:

— Ой-ой, Фима, скажи мне, как, по-твоему, нормальный я или ненормальный? Правильно ли я поступаю, что хочу уехать, увезти семью и начать в Америке жизнь сначала? Ведь здесь мои корни, мой русский язык! Ты знаешь меня с моих первых врачебных шагов, ты направлял меня, советовал мне. Меня беспокоит, не кажусь ли я тебе ненормальным?

Ефим положил руку ему на плечо:

— Нет, не кажешься. Ты самый нормальный еврей, только очень глубоко обиженный и оскорбленный. Не сам ты принял решение — тебя выжимает из России ее партийная система. Твое решение — это протест. На всех уровнях коммунисты возвели свою политику в религию долга. А ты не захотел подчиниться этому долгу, в тебе живут твои собственные укрепившиеся мысли — твой сильный разум. Только разум достоин заменить эту религию долга. Но они не захотели и не могут этого понять. Чем еще ты можешь выразить свое разочарование и протест? Только отъездом из России. Когда-нибудь они пожалеют, что довели тебя до отчаяния и выжили.

— Ну, спасибо, что не считаешь меня ненормальным, успокоил меня.

Ефим продолжил:

— Переселение всегда было в крови у евреев. Две тысячи лет евреи массами и одиночками, вынужденно или добровольно переселялись из страны в страну. Они случайно оказались в России вместе с присоединенной Польшей. Почти двести лет приспосабливались к России, и иногда у них даже возникала иллюзия, что они сумели приспособить Россию к себе.

— Приспособить Россию к себе?.. — как эхо, печально повторил Рупик. — Ко мне она не приспособилась, мои надежды она разрушила.

— Не ты один. Теперь всем ясно, оказалось, что евреи России не нужны, как они не приспосабливались, русский характер их все-таки не понял и не принял как равных. Ты сам тому лучший пример. Тебе не хотели давать ходу с самого начала, не взяли в аспирантуру, послали работать в глушь. А ты все-таки сумел все преодолеть и стал крупным ученым. Но для твоего партийно-русского окружения в институте это было не нужно, их это раздражало. Для них главное в том, что ты к ним не приспосабливался, не стал одним из них. Они старались опустить тебя до своего уровня, уговаривали вступить в их партию, а ты не захотел.

Меня особенно потрясло, что пропал твой учебник. Ты давал мне читать его в рукописи. Я честно высказал свое мнение: такие ценные и интересные книги создаются раз в полвека. Что это значит, приказать рассыпать набор книги, в которую автор вложил столько знаний и опыта?! Ведь это кладезь мудрости! Рассыпать набор — это акция раздражения тупых людей. Они не могли и не захотели оценить тебя, им это было не надо. Уничтожив твой учебник, они лишили тысячи врачей возможности повысить уровень своего образования.

— Ой-ой, Фима, я чуть ли не плакал, когда узнал об этом — мой самый главный труд был уничтожен. Это зверство, зверство не только передо мной, но перед наукой. Ведь были положительные рецензии солидных ученых. Так почему, за что?!

— За то, что ты не с ними. Это особая порода выращенных советской властью псевдоученых. Эти карьеристы не имеют никаких ученых корней, они тебя не понимают и не признают.

— Ой, ой, не с ними… Как я мог быть с ними, если мы все, все понимаем по-разному? Но скажи мне, почему нас, евреев, не понимают и не принимают? Мы ведь ничем не мешаем, наоборот, своим примером мы помогаем им. Мы во всем, во всем, как русские, мы просто их городские соседи.

— Да, городские соседи. В этом четко выраженная моральная сила евреев: их поразительная способность видоизменяться, приспосабливаться, становиться похожими на людей, среди которых они живут. Да, мы во всем, как русские, наши соседи. Но еврейский национальный характер многогранен, и в этом одна из причин, почему большинство народов не понимают нас. И русские тоже не захотели понять. Они все видят только одну сторону, одну грань национального характера евреев, и она их раздражает.

— Какую сторону, какую грань?

— Врожденную активность и сообразительность. Нам всегда и везде помогали выжить типичные еврейские черты: активность, гибкость и цепкость ума, жажда знаний, любовь к образованию. Это и есть наша суть. Ты сам этому лучший пример. С начала жизни в России бесправие и бедность заставляли евреев приспосабливаться и даже выработали в них черты суетливости и хитроумия, чтобы суметь выжить. Тогда стали сочинять анекдоты, высмеивающие евреев. Но наша адаптация к чужому окружению — это способность внутреннего преображения. С языком чужого народа к нам приходит глубокое понимание его духа, его чаяний, его образа жизни и мыслей. Огромное давление, которое всегда оказывали на наш маленький народ другие нации, означало одно: мы должны были либо приспособиться, раствориться в них, либо умереть. Что получилось в Германии? Сотни лет евреи жили там, растворились в немецком народе и достигли благополучия. Но потом все-таки Гитлер с его подручными стал евреев истреблять. И вот что произошло: большинство населения той культурной Германии или молча соглашались с этим, или активно помогали ему. А ведь к этому подходили близко и в царской России во время многочисленных зверских еврейских погромов, а потом повторилось и в Советской России во времена Сталина. Только смерть диктатора помешала «окончательному решению еврейского вопроса». Ведь тогда в газетах писали, что евреи должны искупить свою вину перед русским народом. Какую вину, в чем вина? В том, что мы полностью приспособились к русской жизни и во всем стоим рядом, как соседи, как равные? Но именно этого они и не хотят — признать нас равными.

Рупику было тяжело слушать это.

— Ой-ой, ты прав, я сам видел и слышал это еще студентом. Но потом, во времена Хрущева и Брежнева, все вроде успокоилось, у евреев появилась надежда. И я тоже надеялся, что в новых условиях я отдамся своей мечте — науке и искусству врачевания.