– Нет! – воскликнула, наконец, Анжелика, когда пришла в себя. – Нет! Никогда я не была тебе неверна, милый, дорогой мой Мориц!

– Знаю, знаю! – поспешил он ответить. – Ты – ангел чистоты, но адская сила едва не подчинила тебя себе!

В глубоком молчании Мориц донес Анжелику до замка. Только у ворот к полковнику снова вернулась способность мыслить и говорить:

– Что за чудеса!

– Все прояснится, – отозвался Дагобер и представил полковнику незнакомца, назвав его русским генералом Богиславом, лучшим другом Морица.

Оказавшись в гостиной, Мориц, не обращая внимания на испуг полковницы, вызванный его появлением, первым делом спросил:

– Где граф С-и?

– На том свете! – мрачно ответил полковник. – Час тому назад он умер от удара.

Анжелика, вздрогнув, перебила отца:

– Я знаю, знаю! В ту минуту, когда он умер, будто кристалл, зазвенев, вдруг вдребезги разбился в моем сердце, и я погрузилась в какое-то странное состояние. Я словно опять видела тот кошмарный сон, но на этот раз все было совсем иначе. Я почувствовала, что страшный взгляд потерял надо мной власть, а опутавшие меня огненные тенета порвались сами собой. Я была свободна и вслед за тем увидела Морица, моего Морица! Он спешил ко мне, и я кинулась к нему навстречу.

И девушка вновь бросилась в объятия счастливому жениху, точно боясь потерять его.

– Господи, благодарю тебя! – воздев к небу руки, проговорила полковница. – Тяжесть, давившая на мое сердце с той самой минуты, когда Анжелика согласилась отдать свою руку графу, наконец отступила. Меня не покидало чувство, что мое дорогое дитя обручается с чем-то темным и страшным.

Генерал Богислав попросил позволения осмотреть труп, и его проводили в беседку. Отдернув покров и взглянув в лицо умершего, он содрогнулся и, невольно отступив, воскликнул:

– Это он, он! Клянусь всеми святыми!

Анжелика между тем заснула на плече Морица. Девушку по приказанию врача уложили в постель. Он не сомневался в том, что сон – лучшее лекарство от тех переживаний, что выпали на долю Анжелики. Из приглашенных гостей в замке не осталось никого.

– Теперь, – сказал полковник, – пора нам выяснить, что это за чудеса такие. Мориц, как вы остались живы?

– Вам уже известно, какому вероломному нападению я подвергся после заключения мира, – начал Мориц. – Раненный пулей, я свалился с лошади и какое-то время пробыл без сознания. Когда я очнулся, мне показалось, что меня куда-то везут. Кругом чернела ночь. До меня донеслись чьи-то голоса, перешептывающиеся на французском. «Итак, тяжело ранен и в плену у неприятеля!» – такова была первая мысль, посетившая меня до того, как я снова лишился чувств.

Я припоминаю еще несколько мгновений просветления, во время которых чувствовал только чудовищную головную боль. Наконец, однажды утром я проснулся с приятным ощущением: силы мои восстанавливались. Оглядевшись, я увидел, что лежу в роскошной постели с шелковыми занавесями. В комнате, где я находился, были высокие потолки, стены, обитые прекрасными шелковыми обоями, и тяжелая золоченая мебель. Какой-то совершенно незнакомый человек, склонившись надо мной, увидел, что я открыл глаза, и тут же дернул за шнурок колокольчика. Через несколько минут дверь отворилась, и в комнату вошли еще два человека. Старший из них был одет в старомодный французский костюм и носил на груди крест святого Людовика. Младший приблизился ко мне и, пощупав пульс, сказал: «Он спасен. Опасность миновала».

Тогда первый подошел ко мне и, отрекомендовав себя шевалье Т***, сообщил мне, что я нахожусь в его замке. Далее он рассказал мне, как, проезжая недавно через какую-то деревню, увидел рассвирепевшую толпу крестьян, собиравшихся ограбить меня, раненого, упавшего с лошади. Разделавшись с врагами, шевалье Т*** велел перенести меня в карету и отвез в свой замок, лежавший за пределами тех территорий, на которых велись военные действия. Его искусный домашний хирург принялся за лечение нанесенной мне тяжелой раны. По словам моего хозяина, он очень любил мой народ, гостеприимно приютивший его в ужасное время революции, так что он был рад, что смог отплатить за оказанное ему благодеяние, оказав помощь мне.

Он предоставил в мое распоряжение весь свой прекрасный замок, лишь бы мне было удобно, и объявил, что не отпустит меня, пока я совершенно не поправлюсь и пока окрестные дороги не станут безопасными для проезда. В заключение он выразил сожаление, что в связи с этим последним обстоятельством он не мог сообщить моим друзьям какие-либо вести обо мне.

Хозяин замка был вдовцом и, так как сыновья его отсутствовали, жил один с доктором и многочисленной прислугой. Я не стану вас утомлять рассказом о моем лечении, скажу только, что я поправлялся день ото дня и что хозяин мой изо всех сил старался скрасить нашу уединенную жизнь. Для француза его образование и ум были чрезвычайно глубоки. Он много и охотно беседовал со мной о науках и искусствах, но всячески избегал, как я заметил, разговоров о современных событиях.

Я полагаю, мне не надо упоминать, что я думал лишь об Анжелике и мучился при мысли о том, что она считает меня умершим! Я беспрестанно осаждал хозяина замка просьбами переслать от меня письмо в главный штаб, но он отвечал, что не может ручаться за верность передачи, потому что военные действия возобновились снова. Впрочем, он утешал меня обещанием, что приложит все силы, чтобы целым и невредимым доставить меня на родину, как только я окончательно поправлюсь. По его недомолвкам я заключил, что война действительно разгорелась вновь, и на этот раз уже не на руку союзникам, о чем он, по-видимому из деликатности, нарочно не упоминал.

Здесь я должен сделать небольшое отступление и сказать несколько слов о догадках Дагобера. Я шел на поправку, приступы лихорадки уже почти совсем прошли. Но однажды ночью я проснулся в таком сильном нервном возбуждении, о котором мне неприятно даже вспоминать, несмотря на то что о нем осталось лишь одно воспоминание. Мне казалось, я видел Анжелику в каком-то бледном, призрачном свете, но она постоянно ускользала от меня. Мне грезилось, что какое-то другое чуждое существо становилось между нами. От этого меня охватывала невыразимая, адская мука, кто-то будто навязывал мне мысли и чувства, которым я сопротивлялся всеми силами.

Проснувшись утром, я впервые обратил внимание на большую, висевшую напротив моей кровати картину. Приглядевшись получше, я понял, что передо мной – портрет Маргариты! Она смотрела на меня из рамы, словно живая. Я спросил лакея, откуда взялась эта картина и кто на ней изображен, на что он ответил, что это портрет племянницы моего хозяина, маркизы Т***, и что картина все время была в комнате. А не замечал я ее, вероятно, по той причине, что ее только вчера очистили от пыли. Шевалье Т*** подтвердил это.

С тех пор каждый раз, когда я начинал во сне или наяву думать об Анжелике, роковая картина, как тень, нависала надо мной, лишая меня всякой возможности самостоятельно мыслить и чувствовать. Трудно передать чувство ужаса, которое я испытывал, сознавая свое бессилие перед этой адской силой. Я никогда в жизни не забуду перенесенных мук.