— Он умер? — радостно воскликнул Граблин.

Лиза вздрогнула и с горькой усмешкой сказала:

— Смерть его была и моей. Разве я живу? разве это называется жизнью? Вы помните рассказ вашего приятеля Каютина о несчастном их товарище, который погиб в киргизских степях?

— Так это был он? — с ужасом сказал Граблин. Лиза кивнула ему головой и едва внятно прошептала:

— Да! Видите, я причина его смерти! это-то и разрывает мою душу. Я скрываю от бабушки, но я еду посмотреть его могилу, которая, верно, будет и моей!

Граблин стал молить Лизу изменить свое решение. Он рассказал ей всю свою жизнь, проведенную в нищете и страданиях, и с отчаянием воскликнул:

— Даже ни одной минуты счастья не хотел никто мне доставить!

Лиза, схватив его за руку и сжав ее крепко, отчаянным голосом сказала:

— Это не в моей власти, не вините меня! верьте, это не в моей власти! я любила его одного, и я умру от любви моей, как и он. Мне жаль только бабушку, а то уж, наверно, я не говорила бы теперь с вами.

Граблин невольно вскрикнул.

— Не бойтесь, если в первую минуту, когда я узнала об его смерти, я не решалась убить себя, хотя в моих руках был уже нож… но я вспомнила о моей доброй бабушке и осталась жить. — Лиза закрыла лицо руками и с ужасом сказала: — Я дошла до такого состояния, что жду с нетерпением смерти бабушки, после которой я уж ни одной минуты не буду жить. Теперь скажите, могу ли я принести кому-нибудь счастье? Все, что я могу, я готова для вас все сделать, чтоб хоть сколько-нибудь вас утешить! говорите!

Граблин быстро поднял голову: в красных сухих глазах его блеснула радость; он долго смотрел на Лизу, которая, вся вспыхнув, как зарево, надменно глядела на него; в глазах Лизы было столько дикого отчаяния, что Граблин, закрыв опять лицо, с ужасом проговорил:

— Пусть я один страдаю!

Лиза, взяв его за плечо, сказала:

— Если бы я была уверена, что вы не испугаетесь трупа… я б…

И Лиза судорожно схватила Граблина за обе руки, долго смотрела ему в глаза, потом, закрыв себе лицо, упала к нему на грудь.

Граблин, как сумасшедший, целовал Лизу, клялся ей в вечной любви. Она не защищалась, да и не могла. Бледные ее губы были стиснуты, глаза закрыты, и даже жаркие поцелуи Граблина не могли вызвать румянца на ее помертвевшие щеки. Граблин испугался.

Через несколько минут Лиза открыла глаза, грустно улыбнулась и, слабо пожав его руку, тихо сказала:

— Не жалуйтесь на меня.

Граблин кинулся целовать ее холодные руки и, обливая их слезами, просил у ней прощения.

— Я вас прощаю, только помните, что нет страшнее для меня огорчения, как ваше уныние и пренебрежение вашей старухи-матери. Я уж и так ей много слез доставила!

— О, зато ее сын будет век благословлять вас! — с увлечением сказал Граблин, становясь перед ней на колени.

Лиза смотрела на него с покойною грустию. Она положила его голову к себе на колени и гладила его волосы…

Раза три докладывали Лизе, что все готово, но Граблин молил подождать еще минуту.

Он ничего не говорил, да ему и не нужно было слов; Лиза позволяла ему целовать ее руки и черные длинные косы. Она тоже ласкала его, прикладывая к раскаленной его голове свои, как лед, холодные руки.

Стало смеркаться. Лиза решительно встала. Граблин готов был разбить себе голову от отчаяния.

Лиза опять села и, обвив его шею руками, целовала его в глаза, из которых катились слезы.

— Я высушу твои слезы, с тем, чтоб ты не смел больше плакать! — говорила она с принужденной улыбкой.

Граблин сжал ее в своих объятьях, Лиза высвободилась и побежала в комнату.

Старушки, как ни скучали ожиданием, но упрека не сделали Лизе, которая в каком-то отчаянии сказала:

— Скорее, я готова, ради бога, скорее!

Старушки стали прощаться; они обнялись и долго, долго оставались обнявшись. Лиза в нетерпении говорила:

— Ради бога, скорее прощайтесь!

Старушки заплакали и стали просить друг друга не забывать и писать.

— Бабушка! — повелительно закричала Лиза.

Старушка кинулась одеваться. Тогда Лиза, взяв мать Граблина за руку, отвела ее к окну и дрожащим голосом сказала, упав перед ней на колени:

— Простите меня!

— Ах, матушка, полноте! Христос вас простит! — отвечала старуха, заливаясь горькими слезами и поднимая Лизу.

— Он обещал мне не скучать! — сказала Лиза, поцеловав ее, и кинулась из комнаты.

Лизина бабушка уселась уже в коляску, но внучка ее опять пропала. Она была в беседке с Граблиным. Отрезав свои роскошные косы, она отдала их Граблину.

— Вот вам на память от меня! — сказала она и, тряхнув головой, с странной улыбкой прибавила: — С него и так довольно!

Добрая старушка, рыдая, простилась с Граблиным, который уже решительно потерял всякое сознание.

Лиза, пожав в последний раз ему руку и поцеловав его мать, кинулась в коляску; она прятала голову на колени своей бабушки и душила свои рыдания, изредка повторяя:

— Скорее, скорее, ради бога скорее!!!

Коляска двинулась под отчаянный крик матери Граблина:

— Прощайте, мои голубушки!

Граблин бессмысленно смотрел вокруг себя, и когда коляска выехала из ворот, он с диким криком кинулся за ней.

Лиза заслышав его голос, остановила коляску; высунувшись из нее, она еще раз крепко поцеловала подбежавшего Граблина, упала на колени к бабушке и раздирающим голосом сказала:

— Бабушка, скорее, скорее!

Долго бежал Граблин за коляской, стараясь хоть еще раз взглянуть на Лизу.

Заключение

Читатель уже догадался, что Кирпичов и горбун погибли в ту ночь, когда полубезумный сын не хотел признать своего преступного отца. Ночь была глухая и безлюдная: помощь, призванная предсмертными криками утопающих, пришла поздно. Несчастные были найдены уже мертвыми. Ужасно было отчаяние Кирпичовой при вести о трагической смерти мужа, но радость и горе перемешаны в жизни! Тульчинов доказал права детей Кирпичова на имущество Добротина, и богатое достояние горбуна поступило в распоряжение Надежды Сергеевны. Она отдохнула; кончились страдания нищеты. Спокойно и тихо жила Кирпичова в уединенном доме горбуна, посвящая все свое время воспитанию детей, с которыми вместе учились Катя и Федя: их мать была гувернанткой у Кирпичовой. Каютин объяснил Надежде Сергеевне поведение Полиньки, и нет нужды прибавлять, что подруги свиделись и с тех пор не расставались.

Таким образом, согласие, довольство и счастие водворились в маленьком кругу, вытерпевшем много сокрушительных бурь.

Только бедный Карл Иваныч не