— Немало, сударь.

— Сейчас услышишь еще одну. Раскрой же уши и внемли. Раскрыл?

— Да, сударь.

— По словам людей суеверных, если приснилось нечто вещее, достойное памяти, не гляди, пробудившись, в окно, ибо тотчас же забудешь свой сон. Я поступил нынче наоборот. То есть, пробудившись от сна, поспешил к окошку, радуясь святому солнечному лучу. И сновидения этой ночи, вместо того чтобы исчезнуть, предстали передо мной с новой ясностью. Но вот какой привиделся мне сон. Я узрел ужасающего вида дьявола, кричавшего что было силы: «Вижу я, Митрюха, твой срок скоро настанет. Ты умрешь, как умерли и другие, и будешь навеки предан забвению». Черт вытянул меня хвостом, как бичом, вонзил мне кинжалы в бок. Но я ему в ответ: «Почто лезешь, мерзкий диавол, не в свое дело? Ведомо ли тебе, проклятому, кто я воистину есть?» Тогда он ударил меня под ребра вилами, топнул копытом и осклабился, рыча: «Кто же ты есть?» Что бы ты ответил ему на это, Иван?

— Я есть — я сам.

— Легко сказать. Но что есть оно, наше я? Послушай же, что было в моем сне далее. Говорю тому диаволу: «Человек — словно поле: на добром семена дают всходы и взрастают плоды, сухое и каменистое остается бесплодным». Он же стал меня поучать, сдавив шею лапами: «Спеши жить, Митрюха, ибо времени у тебя осталось мало». Что бы это значило, Иван?

Иван Ильинский, привыкший к странным речам своего князя, на этот раз забеспокоился:

— Ваше сиятельство, все это значит, что снадобья Михаила Скендо не достигают своей цели.

— Полагаешь, я болен? Призвать, может быть, попа, чтобы почитать мне из требника?

— Не гневайтесь, сударь, за дерзость. Но не в попе и требнике ныне нужда. Нужен толковый лекарь, узнающий людские хвори безошибочным чутьем, как чует хитрый лис добычу в курятнике; нужен врач, способный уразуметь и объявить, какова природа той болезни, которая то вылезает из тайного логова и охватывает ваше высочество, то прячется, чтобы потом появиться опять... И с каждым разом — с большей силой. Я осмелился бы советовать пригласить искусного медика императорского двора.

— Быть по сему, Иван! — одобрил Кантемир. — Пусть придет после моего возвращения из сената!

С письменного стола князю лукаво подмигнул чуть пожелтевший листок бумаги. Кантемир извлек его накануне вместе со стопкой других бумаг, слежавшихся в старинном сундуке, и он, наглец, расправился, очистился от пыли и бросил хозяину вызов чередою латинских букв: «Куранус», то есть «Книга о коране», Кантемир сам начертал их семь или восемь лет тому назад, когда по просьбе Берлинской академии написал «опускулум» о турках. Увязнув в других занятиях, он забыл о своем «опускулуме». Вчера же, после ухода царя, князь достал это небольшое сочинение и торопливо его перелистал. Вместе с другими материалами оно будет использовано при написании книги о магометанстве.

Кантемир окунул перо в чернила и, нагнувшись над столом, стоя дописал крупными буквами, с расстановкой: «Книга-система, или состояние мухаммеданской религии». Хотел было выпрямиться, но тело внезапно прожгли острые молнии, закружившие перед взором вихри ярких искр. Когда ему пришлось испробовать такое в первый раз, Михаил Скендо заверил князя, что ничего страшного в этом нет, и что, едва он выпьет необходимые отвары, все исчезнет само собой, словно утренняя роса с цветов. Скендо — прекрасный знаток внутренних неурядиц человеческого тела. Но еще более преуспел в похвальбе. Ибо чего стоит лекарство, дающее тебе временное облегчение и снова бросающее в пропасть недуга? «И потом, когда скажешь ему прямо, он еще смеет яриться: ложись-де в постель и отдыхай. Есть ли разум у тебя, сударь мой и врач? Могу ли я без конца валяться в постели? Не видишь разве, сколько мне надо еще сделать. Политические дела и сенаторские обязанности отнимают много времени. Дела хозяйства — тем более. Научные исследования требуют продолжения, сочинения — завершения. С каких пор все пытаюсь окончить книгу о генеалогии боярских семейств Молдавии! Все нет времени: книга отложена, пока вновь не настанет ее черед. Сейчас пишу «Хронику». Нет дня, чтобы я не думал о ней, чтобы не пробирался на ощупь по пещерам и безднам памяти, чтобы добыть хотя бы отрывок мысли, хотя бы осколок фразы... И если ночь застает меня перед пустою страницей, я готов повторять слова императора Тита: «Дием пердиди!» — «Потерянный день!» Ведь так говорил он о дне, проходившем без того, чтобы он успел сделать доброе дело. А ты, заботливый лекарь мой, стремишься уложить меня в постель и спеленать в ней компрессами. Очарование фантазии, конечно, не в силах тебя покорить. Ведь ты холоден ко всему, как холодна сама природа, отдающая нас равнодушно во власть недугов. И не станет болеть у тебя голова от того, написал ли я трактат о жизни римлян в Валахии, затем также в Мезии, Фракии, Македонии и в Греции, от Исаакия Ангела и до Иоаниса Дуки; или книгу о татарском ханстве в Крыму и начале царства алиосманов[103] в Азии; или об отделении романо-валахов от Византийской империи и о войнах, которые вели римляне с греческими царями. О тех также войнах, что велись с латинцами после взятия ими Цареграда. Наконец — о правлении Хриса, господаря куце-влахов в Греции и об утверждении греческих царей в Никее и иных местах. И мало болит твоя голова о тех повествователях истории, которые воистину не историки, но баснописцы и лжецы. Я же противу них воздвигнуть обязан оплот из крепких доводов, ибо, если даден беспутному делу путь, многое беспутное по нему пройти может; я должен развеять по ветру их пустые измышления подобно тому, как пламя уничтожает и развеивает солому. Ведь вот ходит по свету такая басня за подписями некоего Симеона Инока да некоего Евстратия, коий был третьим логофетом при дворе родителя нашего Константина-воеводы, о том, что молдаване якобы произошли от римских каторжников. И при этом лживо твердя, что взяли они-де сию выдумку из Венгерской хроники. Мы же, сколько было в наших силах, рассмотрели труды всех историков, писавших о венгерских делах, особенно же Антония Бонфини, коего с полным правом можно почитать главою всех венгерских историков, чуть не рассыпали его книги, выворачивая их наизнанку, но подобного сообщения не нашли. Затем, также в хронологической таблице, то так, то этак примериваясь, искусный в