– Миляга? Это я, Клем.

Негр отступил в сторону и открыл ворота, чтобы выпустить из сада человека, которого он назвал Маляром. Человек остановился и пристально изучал незнакомца.

– Я тебя знаю? – спросил он. В голосе его не слышалось враждебности, но не было в нем и теплоты. – Ведь я знаю тебя, верно?

– Да, ты знаешь меня, друг, – ответил Клем. – Ты знаешь меня.

* * *

Вдвоем они пошли вдоль реки, оставив за спиной спящих вокруг костра людей. Вскоре стали очевидны произошедшие в Миляге многочисленные перемены. Во-первых, конечно, он толком не знал, кто он такой, но были и другие изменения, имевшие, как почувствовал Клем, еще более глубокую природу. Речь его была простой, равно как и выражение его лица, которое было попеременно то встревоженным, то безмятежным. Что-то от того Миляги, которого знали он и Тэйлор, исчезло – возможно, навсегда. Но что-то готовилось занять пустующее место, и Клем почувствовал желание быть рядом с этим новым хрупким я, чтобы охранять его от опасностей.

– Это ты написал картины? – спросил он.

– Да, вместе с моим другом Понедельником, – сказал Миляга. – Мы работали на равных.

– Я не помню, чтобы ты когда-нибудь рисовал нечто подобное.

– Это все места, в которых я побывал, – сказал ему Миляга. – И люди, которых я знал. Они стали возвращаться ко мне, когда у меня появились краски. Но медленно, очень медленно. Еще так много у меня в голове... – Он поднес руку ко лбу, покрытому плохо зажившими ссадинами. – ...и все это сбивает меня с толку, не дает сосредоточиться. Ты зовешь меня Милягой, но у меня есть и другие имена.

– Джон Захария?

– Это одно из них. А еще внутри меня есть человек по имени Джозеф Беллами, и человек по имени Майкл Моррисон, и человек по имени Олмот, и человек по имени Сартори. Кажется, что все они – это я, Клем. Но ведь такого не бывает, а? Я спрашивал у Понедельника, и у Кэрол, и у Ирландца, и все они сказали, что у человека может быть два имени... ну, три, но никак не десять.

– Может быть, ты прожил другие жизни и теперь вспоминаешь их?

– Если это так, то я не хочу больше вспоминать. Это слишком больно. Я никак не могу сосредоточиться. Я хочу быть одним человеком с одной жизнью. Я хочу знать, где мое начало и где конец, чтобы прекратилась эта чертова карусель.

– А что в ней такого плохого? – спросил Клем, искренне недоумевая, какой вред может принести обладание множеством жизней, вместо одной.

– Потому что я боюсь, что этому никогда не наступит конец, – ответил Миляга. Он говорил спокойно и ровно, словно метафизик, достигший крутого обрыва и описывающий открывшуюся перед ним бездну тем людям, которые не смогли – или не захотели – пойти за ним следом. – Боюсь, я привязан ниточками ко всему остальному миру, – сказал он. – А это значит, что мне не выплыть. Я хочу быть этим человеком, или тем человеком, но не всеми людьми сразу. Если я – каждый из людей, то я никто и ничто.

Он остановился и повернулся к Клему, положив руки ему на плечи.

– Кто я? – спросил он. – Скажи мне. Если любишь меня, скажи мне. Кто я?

– Ты – мой друг.

Конечно, этот ответ не был шедевром красноречия, но других у Клема просто не было. Миляга пристально вгляделся в лицо своего спутника и не сводил с него глаз минуту или даже больше, словно прикидывая, сумеет ли эта аксиома перебороть ужас, таящийся у него в голове. И медленно, очень медленно, в уголках его рта зародилась улыбка, а в глазах заблестели слезы.

– Так ты видишь меня? – спросил он тихо.

– Разумеется, я тебя вижу.

– Я спрашиваю не про глаза, а про твое внутреннее зрение. Существую ли я в твоей голове?

– Я вижу тебя ясно, как кристалл, – ответил Клем.

И это действительно было правдой – сейчас больше чем когда бы то ни было. Миляга кивнул, и улыбка его стала уверенней.

– Кто-то еще пытался научить меня этому, – сказал он. – Но тогда я не понял. – Он задумался, а потом произнес: – Неважно, как меня зовут. Имена – это пустяк. Я есть то, что я есть внутри тебя. – Он медленно обнял Клема. – Я – твой друг.

Он крепко сжал Клема, а потом отступил в сторону. Слезы его высохли.

– Кто же это учил меня этому? – удивился он.

– Может быть, Юдит?

Он покачал головой.

– Ее лицо постоянно у меня перед глазами, но это была не она. Это был кто-то, кого потом не стало.

– Так, может быть, это был Тэйлор? – спросил Клем. – Ты помнишь Тэйлора?

– Он тоже меня знал?

– Он любил тебя.

– Где он сейчас?

– Ну, это совсем другая история.

– Вот как? – ответил Миляга. – А может быть, все это едино?

* * *

Они продолжали свой путь вдоль реки, обмениваясь вопросами и ответами. По просьбе Миляги Клем подробно изложил жизнь Тэйлора, от рождения до смертного ложа и от смертного ложа до солнечного луча, а Миляга в свою очередь изложил все имеющиеся у него догадки по поводу природы того путешествия, из которого он возвратился. Хотя он помнил не так уж много деталей, он знал, что в отличие от Тэйлора оно не привело его к свету. По пути он потерял много друзей, имена которых смешались с именами его прошлых воплощений, и видел смерть и разрушение. Но видел он и те чудеса, которые теперь были запечатлены на бетонных стенах. Бессолнечные небеса, сверкавшие зеленью и золотом; дворец зеркал, похожий на Версаль; огромные, загадочные пустыни; ледяные соборы, наполненные звоном колокольчиков. Слушая эти россказни и созерцая перспективу уходящих во всех направлениях неизвестных миров, Клем ощутил, как та легкость, с которой он раньше принял представление о безгранично свободном «я», катающемся на карусели нескончаемых превращений, понемногу оставляет его. Те самые перегородки, от тоски по которым он искренне пытался отговорить Милягу в самом начале их разговора, теперь выглядели очень соблазнительно. Но они были ловушкой, и он знал об этом. Их удобство стреножит и в конце концов задушит его. Он должен сбросить с себя свой старый, затхлый образ мысли, если хочет отправиться рядом с этим человеком в те края, где мертвые души превращаются в свет, а бытие является порождением мысли.

– Почему ты вернулся? – спросил он Милягу через какое-то время.

– Хотел бы я знать, – ответил тот.

– Мы должны найти Юдит. Мне кажется, она должна знать об этом больше, чем мы с тобой вместе взятые.

– Я не хочу оставлять этих людей, Клем. Они взяли меня к себе.

– Я понимаю, – сказал Клем. – Но Миляга, они ведь тебе ничем сейчас не помогут. Они не понимают, что происходит вокруг.

– Мы тоже не понимаем, – напомнил ему Миляга. – Но они слушали меня, когда я рассказывал свою историю. Они смотрели, как я писал картины, а потом задавали мне вопросы, и когда я рассказывал им о своих видениях, они не насмехались надо мной. – Он остановился и указал жестом на здания Парламента на другом берегу реки. – Скоро там соберутся наши законодатели, – сказал он. – Смог бы ты им доверить то, что я только что тебе рассказал? Если мы скажем им, что мертвые возвращаются на землю в солнечных лучах и где-то существуют миры с зелено-золотыми небесами, как ты думаешь, что они нам ответят?