до смерти, то самокалечения во всяком случае. Но разве природа и человек — не один народ по имени «Жизнь на Земле»? И то, что происходило и все еще происходит в процессе цивилизации, не есть ли война одной части народа против другой, война регулярной армии людской цивилизации против партизанских операций порядком уже разозленной природы? Гражданская война, да.

Не вчера это уже стало ясным. И не вчера впервые были произнесены власть предержащими во всех концах планеты правильные и достойные слова относительно пресечения, недопущения, исправления, восстановления… Так клянется алкоголик: вот сегодня еще выпью, а с завтрашнего дня — завяжу! Так обещает сам в себе запутавшийся человек: с понедельника начну новую жизнь! Сколько завтрашних дней прошло, сколько понедельников… Ты еще дышишь, человек? Ну живуч, прямо сказать…

Кто как, впрочем. Кому сейчас, скажем, семьдесят — тем дышится легче. Было время адаптироваться: родились-то они тогда, когда дышать было куда проще. Нет, конечно, двести или две тысячи или двадцать тысяч лет назад воздух был еще чище. Но даже семьдесят лет назад над полями и в лесах еще держалась благодать, с неба не лились еще желтые, а то и радиоактивные дожди, а поля и грядки удобрялись более по старинке, навозцем. Так что хоть в детстве подышали вволю, а потом приспосабливались понемножку. Тридцатилетние, особенно горожане, — уже другой коленкор: вдыхали аэрозоль с младых ногтей, хотя не столь еще густой, как нынче. Ну, а теперь и вовсе не осталось населенных мест, куда не проникли бы механизмы и химикаты. И вот в разгар научно-технической революции, грозившейся привести благодарное человечество к полному познанию всего на свете и безмятежному благоденствию, детишки как-то уж и вовсе хлипкими стали входить в сей мир — юдоль не слез, но небезвредных отбросов.

Воздух, как и вода, на всей планете пришли потихоньку к одному знаменателю: природа не знает границ ни для добра, ни для зла. Естественные компенсаторы и фильтры первыми не выдержали нагрузки, тем более, что оставалось их все меньше; они были природными богатствами, которые человек транжирил вместо того, чтобы разумно жить на проценты. И вот наконец и он, наиболее приспособляющаяся (за исключением разве крысы, клопа или таракана) часть природы, исчерпал, похоже, свои резервы адаптации и выносливости. Так что к тому дню, с которого началось наше повествование, на всех материках уже не на сотни, а, по статистике Всемирной Организации Здравоохранения, на тысячи шел счет представителям разумного вида, при рождении требовавшим для дыхания первобытно-чистого воздуха — или вовсе отказывавшимся жить. То ли мутантами они были, то ли спираль развития снова вышла на такую вертикаль — но так вот получилось.

Сперва, как уже сказано, растерялись. Но теперь научились крохотных бунтовщиков сберегать: помещали в герметические боксы, куда подавалась приемлемая для младенцев дыхательная смесь, с ароматом хвои даже. Кормить их тоже приходилось с самого начала искусственными составами из натуральных (по возможности) продуктов. И дети жили, словно драгоценные экспонаты музеев, за броневыми стеклами. Старшему из них во всем мире шел сейчас четвертый год. Самая младшая — вот только что родилась, при нас, можно сказать.

Что будет потом — это, конечно, не только доктора Рикс интересовало, не одну лишь эту молодую, красивую и (под белым халатом) несколько даже вызывающе одетую женщину, но и людей не столь уже молодых, строго одетых и занимавших куда более высокие, а порой даже и высочайшие уровни в мировой иерархии. Но как-то всегда оказывалось, что «сегодня» было важнее, чем «потом». Мир все усложнялся, но дышать не становилось легче. Что же касается людей, общества, человечества, то с ним было, как с ядерным реактором: работает и взорваться вроде бы не должен. Но — может.

— Вызывает клиника Научного центра. Вертолет прибыл?

— Да, доктор Рикс, благодарю вас, только что погрузили малышку. Но господин Растабелл очень встревожен. Он…

— Успокойте его.

— Доктор Рикс, а не могли бы вы лично поговорить с ним? Вы специалист, да и американская медицина…

— Позвоню ему, как только дитя окажется у нас и я осмотрю его.

— И еще одна просьба, доктор: если…

Пол под ее ногами ощутимо дрогнул; звякнули инструменты в стеклянных шкафчиках, колыхнулась вода в стеклянном сифоне, листок бумаги спланировал со стола и закачалась подвешенная к абажуру настольной лампы куколка: фантастический астронавт-десантник с бластером наизготовку.

«Физики стали слишком много позволять себе, — мельком подумала женщина. — Совершенно не считаются с тем, что у нас — дети».

— Да, я слушаю: какая просьба? Алло! Вы меня слышите?

Но телефон молчал.

— А теперь, доктор, вопрос на засыпку…

— Честное слово, Гектор, у меня не осталось ни секунды. Надо проверить, как новенькая дышит в боксе, затем…

— Что же, я могу брать интервью не только на бегу, но и стоя на голове. Скажите: вот вы спасаете этих несчастных. Но что ожидает их потом? Герметичные дома, конторы, цеха, города? Или вы надеетесь научить их дышать той гадостью, какой дышим мы?

— Это задача для ученых. Я всего лишь врач.

— Их становится все больше — это, видимо, не случайно. Не опасаетесь ли вы, что в один прекрасный день общество возмутится — с непредсказуемыми последствиями?

— Это не мои проблемы, Гектор. Наше дело — убедить власти в том, что надо срочно принимать меры не на словах, а на деле, иначе человечеству грозит гибель в недалеком будущем.

— Какие меры вы считаете необходимыми?

— Любые, которые могут привести к очищению среды. За подробностями обращайтесь в «Грин пис».

— Вы верите в возможность таких мер?

— Я оптимистка. Ну, все, на этом — наилучшие пожелания.

— А у меня еще целая связка вопросов. Чем вы заняты сегодня вечером? Что, если я навещу вас дома, в городе? Ваш муж ревнив?

Она усмехнулась.

— Вечером я приглашена на вечеринку — тут рядом, в Сайенс-виллидж.

— И пойдете?

— Почему бы и нет? А вообще, на возникающие вопросы человек должен находить ответы сам.

— Браво, это я использую. Что же, раз, так — мчусь в город, к Растабеллу. Думаю, что они вот-вот начнут атаковать правительство всерьез — теперь, когда он пострадал, так сказать, лично. Но сперва забегу к нашим сейсмикам: они, кажется, что-то такое засекли.

— Был какой-то странный толчок. Но землетрясений тут не бывает…

— Город все еще не отвечает, доктор. Глухо.

— Когда телефон исправят, разыщите меня — я обещала позвонить Растабеллу. Буду у себя до шести, сестра Ибарра.

— Непременно, доктор. — «И в самом деле, пойду на вечеринку, — подумала она, направляясь к блоку гермобоксов. — И не устою.