– До последнего времени я не думал, что вы такие товарищи, – говорит он, когда Гардинер и Норфолк усаживаются. – Прежде вы скорее обменялись бы оскорблениями, чем сели за стол по-дружески.

– Мы не всегда были едины во взглядах, – говорит Норфолк, – но одно у нас с Винчестером общее: когда мы чуем правду, мы идем по следу. Так что берегитесь, Кромвель. Что мы подозреваем, то мы из вас вытянем, так или иначе.

Угроза грубая, неприкрытая.

Он говорит:

– Я расскажу вам правду, какой ее знаю. Ничего другого вы от меня не дождетесь.

Гардинер острит перо:

– Говорят, Истину рождает время. Хотел бы я, чтобы время плодилось, как кролики. Мы бы скорее достигли цели.

Входит писарь. Он приветствует его по-валлийски:

– Доброго тебе утра, Гвин. Славная солнечная погодка.

– Ну уж нет! – рычит Норфолк. – Прогоните его и позовите другого.

Гвин забирает свои принадлежности и уходит. Довольно долго ищут писаря, который устроил бы Томаса Говарда и с которым Кромвель не был бы знаком. Наконец все улажено.

Ризли говорит:

– Вы продолжите, Рич? Про дублет?

Рич кладет руку на свои бумаги, словно на Евангелие:

– Вы же понимаете, сэр, что я задаю вам эти вопросы по долгу службы и лично не питаю к вам зла.

Рич заранее себя выгораживает – значит, думает, что Генрих может его вернуть. Он говорит:

– Можно мне увидеться с королем?

– Нет, клянусь Богом, – отвечает Норфолк.

Ризли говорит:

– Это последнее…

Рич говорит:

– Что навело вашу милость на такую мысль?

Он снимает перстень с рубином:

– Это подарил мне король Франции.

– Вот как? – Норфолк кричит писарю: – Эй ты, записывай!

– И тогда я передал перстень королю. Который позже соблаговолил вернуть его мне, сказав, что это будет между нами знак и, если я когда-нибудь пришлю ему данный перстень, даже если у меня не будет печати, даже если я не смогу писать, он поймет, что послание от меня. Так что я отправляю этот перстень ему.

– Но чего ради? – спрашивает Гардинер.

– Разумный вопрос, – говорит Рич. – Король знает, где вы. Знает, кто вы и что вы.

– Перстень напомнит королю, как я ему служил, прилагая все силы и способности. Как я надеюсь служить ему еще много лет.

– Вот это нам и предстоит тут решить, – говорит Рич. – Служили вы ему или нет. Обманули ли вы его доверие, как он полагает, и посягали ли на его трон.

Надо как-то убедить Рича, думает он, и Ризли тоже, что, если Генрих дарует мне свободу, я не стану им мстить. Иначе они уничтожат меня от страха.

– Каким образом посягал? – спрашивает он тоном светского разговора.

– В Остин-фрайарз нашли письма, – говорит Гардинер. – Опровергающие ваши уверения, будто вы верный и безобидный подданный.

– Явные доказательства измены, – подхватывает Норфолк.

– Я жду, когда вы расскажете мне, что это за письма. Я ведь не могу угадать, что за фальшивки вы изготовили.

– Это лютеранские письма, – говорит Рич. – Письма от самого Мартина и его еретических собратьев.

– От Меланхтона? – спрашивает он. – Король сам ему писал.

Гардинер свирепо хмурится:

– А также от немецких князей, побуждающие вас к действиям, губительным для короля и страны.

– Там нет таких писем, – говорит он. – Они никогда не существовали, а если бы существовали…

– Логика крючкотвора, – перебивает Норфолк.

– …а если бы существовали и в них бы содержалась крамола, стал бы я держать их в доме, где вы их сможете найти? Спросите Ризли, что он думает.

Гардинер смотрит на Зовите-меня.

– Что я думаю… – мямлит тот, – что я на самом деле… – И умолкает.

– Продолжайте, – говорит он. – Или вы ждете, что я составлю повестку и буду вести собрание? Мне казалось, вы хотели что-то узнать про мой гардероб.

– Да, дублет, – говорит Рич. – Мы начнем с него, а к изменнической переписке вернемся, когда мастер Ризли придет в себя. Во дни кардинала вы имели в своем гардеробе и публично носили дублет пурпурного атласа.

Он не смеется, потому что видит, к чем они клонят.

Норфолк вопрошает:

– Что дало вам право носить пурпур? Это привилегия монархов и князей церкви.

Рич говорит:

– Возможно, он был малиновый? Если малиновый, то это простительно.

Ризли говорит:

– Я сам его видел. Он был пурпурный. И более того, вы носили соболя.

Он думает: куда хуже тех прекрасных соболей, что я покупал позже.

– Я мерзну. К тому же они были дареные. Мне подарил их клиент, не знающий наших порядков.

Рич сводит брови; ответ сулит столько многообещающих путей, что он не знает, какому следовать.

– Когда вы говорите «клиент», вы имеете в виду иностранного государя?

– В ту пору государи не присылали мне даров.

– И все же, – говорит Гардинер, – даже если ваш клиент не знал наших порядков, вы-то их знали.

Норфолк гнет свое:

– Не по чину и положению вам было рядиться так, будто вы уже граф.

– Верно, – отвечает он, – но отчего вашу милость смущает то, что не смущало короля? Он не желал, чтобы его приближенные ходили в дерюге.

Норфолк говорит:

– Дублет – лишь один пример вашей непомерной гордыни. Оскорбительны не только ваши наряды, но и ваша речь. То, как вы держитесь. Как перебиваете короля. Перебиваете меня. Унижаете посланцев великих государей. Они приходят к вам, а вы велите слугам отвечать, что вас нет дома. После они узнают, что вы в саду катали шары! Они понимают, что ими пренебрегают.

– Кстати, о послах… – начинает Рич.

– Не сейчас! – рявкает Гардинер.

Норфолк говорит:

– Король доверяет вам высокую должность. И вы отбрасываете все установленные правила. Ставите подпись на клочке бумаги, и тысячи фунтов выплачиваются по одной вашей писульке. Лезете в любое королевское дело. Отменяете решения совета. Диктуете государственную политику. Читаете чужие письма. Подкупаете чужих слуг. Забираете себе чужие обязанности.

– Я действую, когда надо действовать. Иногда правительство должно работать быстро. – Он думает: я не могу ждать столько, сколько ворочаются ваши мозги. – Мы должны предвосхищать события.

– Не понимаю, как это возможно, если только вы не обращаетесь к колдунам, – говорит Рич.