– Я и не был для нее посторонним.

– Возможно, – отвечает Рич. – Она даже делала вам подарки. Отправила вам пару перчаток. Перчатки означают союз. Означают брак.

– Французский король подарил мне пару перчаток. Он не хотел на мне жениться.

– Мне отвратительно, – говорит Норфолк, – что дама благородного происхождения так себя унизила.

– Не вините даму, – резко произносит Гардинер. – Кромвель уверил леди Марию, что лишь он собственной персоной единолично защищает ее от смерти.

– Вот оно что, – говорит он. – Моя персона. Леди Мария не устояла перед моим пурпурным дублетом.

– Я хорошо помню, – говорит Норфолк, – хотя, клянусь мессой, не могу присягнуть, когда именно это было…

Он, Томас Эссекс, заводит глаза к потолку:

– Пусть вашу милость не останавливают подобные мелочи…

– Но там были и другие, – продолжает Норфолк, – так что я могу утверждать…

– Выкладывайте уже! – рявкает Гардинер.

– Я помню некий разговор. Может ли женщина править. Может ли Мария править. И вы, вмешавшись, по обыкновению, в беседу джентльменов, сказали: «Это зависит от того, кто будет ее мужем».

Гардинер улыбается:

– Это было осенью тысяча пятьсот тридцатого. Я присутствовал при разговоре.

– И в дальнейшем, – подхватывает Рич, – вы приложили все усилия, чтобы она не вышла замуж. Всем ее женихам отказывали.

– И еще я помню, – говорит Норфолк, – когда король упал с лошади на турнире…

– Двадцать четвертого января тысяча пятьсот тридцать шестого года, – вставляет Гардинер.

– …когда короля унесли в шатер и положили то ли мертвого, то ли умирающего, вас заботило одно: «Где Мария?»

– Я тревожился за ее жизнь. Думал, как ее уберечь.

– От кого?

– От вас, милорд Норфолк. От вашей племянницы. Королевы Анны.

– И что бы вы сделали, окажись она тогда в вашей власти? – спрашивает Гардинер.

– Это вы мне расскажите. Соблазнил бы я ее или принудил? Какая история вам больше по вкусу? – Он разводит руками. – Бросьте, Стивен. У меня было не больше намерений на ней жениться, чем у вас.

– Будьте добры обращаться ко мне как положено, – холодно произносит Гардинер.

Он ухмыляется:

– Мне всегда казалось, что вам не следовало идти в епископы. Однако приношу извинения.

– Оставим в стороне брак, – говорит Гардинер. – Есть и другие способы влияния. Король считает, что вы намеревались посадить Марию на трон и править через нее. И для этой цели вы поддерживали тесную дружбу с Шапюи, послом императора.

– Он обедал у вас дважды в неделю, – добавляет Зовите-меня.

– Вам ли не знать. Вы сидели с нами за столом.

– Он был вашим другом. Конфидентом.

– У меня нет конфидентов и очень мало друзей. Хотя до вчерашнего дня я числил среди них вас.

– Я был в вашем доме в Кэнонбери, – говорит Ризли, – когда вы тайно совещались с Шапюи в садовой башне. Вы дали ему некие обещания. Касательно Марии. Касательно ее будущего положения.

– Я не давал ему обещаний.

– Она считала, что дали. И Шапюи тоже так считал.

Он вспоминает ин-фолио на траве среди маргариток. Мраморный стол, опасения посла насчет клубники. Тучи, сгущавшиеся с утра, слова Кристофа, что в Ислингтоне боятся грозы. И потом Зовите-меня, в сумерках у подножия башни, с охапкой пионов в руках.

Гардинер обещает:

– Когда-нибудь мы вернемся к взяткам, которые давал вам император. А сейчас сосредоточимся на вашей женитьбе. Вы имели виды не только на леди Марию. Вы всячески выгораживали леди Маргарет Дуглас, хотя она провинилась в дерзком неповиновении королю.

– Это я ее разоблачил! – выпаливает Ризли. – А вы представили дело пустяком, и оно осталось без последствий.

– Не без последствий. Ее возлюбленный умер. – Он поворачивается к Норфолку. – Я сожалею, что не спас обоих.

Норфолк презрительно фыркает. У герцога много братьев, и он не горюет о Правдивом Томе.

– Вы позаботились, чтобы она стала вашей должницей. Племянница короля. Кто она была для вас, если не очередная дорога к трону? «Будь я королем» – ваше вечное присловье.

Гардинер подается вперед:

– Мы все слышали, как вы так говорите.

Он кивает. Эту привычку следовало сдерживать. Как-то он сказал: «Будь я королем, я бы больше времени проводил в Уокинге. В Уокинге никогда не бывает снега».

– Вы улыбаетесь? – Гардинер возмущен. – Вы, изменник, изъявлявший намерение вступить с королем в бой?

– Что?! – У него ни единой мысли, о чем это может быть. В голове по-прежнему Уокинг.

– Давайте я вам напомню. В церкви Святого Петра Бедных, неподалеку от вашего дома в Остин-фрайарз, накануне либо в самый день… – Рич не может найти даты, однако это не важно, – вы произнесли некие изменнические слова: что будете держаться собственных взглядов на веру, что не позволите королю вернуться под власть Рима и что – свидетель приводит ваши собственные слова – «если он отступится, я не отступлюсь, я выйду против него с мечом в руке». И вы сопровождали их воинственными жестами…

– Возможно ли такое? – говорит он. – Даже будь у меня подобные мысли, стал бы я высказывать их вслух? В публичном месте? При свидетелях?

– Сгоряча много что может вырваться, – замечает Норфолк.

– У вас, милорд, но не у меня.

– Вы также утверждали, – продолжает Рич, – что принесете в Англию новое учение и что – привожу ваши собственные слова – «если я проживу еще год-два, король уже не сможет противиться».

– Что до вашей сдержанности, – говорит Гардинер, – при мне вы неоднократно забывались в пылу гнева или ради красного словца.

– Я видел вас в слезах, – добавляет Рич.

– Я готов зарыдать сейчас, – говорит он.

Думает: «Я не отступлюсь». Возможно, я и впрямь произнес эти слова. Не прилюдно. Наедине. В разговоре с Бесс Даррелл. «Даже в мои годы я еще в силах держать меч». Я имел в виду, что выйду сражаться за Генриха, но бес противоречия толкнул меня сказать противоположное. И я готов был откусить себе язык.

Рич нашел дату:

– Церковь Петра Бедных – последний день января.

– Сего года?

– Прошлого.

– Прошлого? И где были ваши свидетели год с лишним? Разве они не повинны в сокрытии измены? Буду рад увидеть их в цепях.

Он угадывает, о чем думает Рич: вот, он в ярости, его задели за живое, сейчас он может сболтнуть что угодно.

– Так вы признаете, что это измена? – спрашивает Норфолк.