Булгаковой и следственные дела двух постоянных визитеров Булгакова. Одного из них, посещавшего дом в течение 1934 – первой половины 1937 года, Булгаков довольно рано и уверенно стал считать осведомителем. Над функцией же другого напряженно размышлял на протяжении всего недолгого, но интенсивного общения (оно продолжалось с мая по сентябрь 1937 года).

Большое количество цитат из дневника, которые мы будем приводить далее, делает необходимым прояснение сложной текстологии этого ценнейшего источника.

Е. С. вела дневники при жизни мужа регулярно, с 1 сентября 1933 года по 19 февраля 1940-го (в последней тетради на отдельной странице 10 марта 1940 года сделана запись: «16.39. Миша умер»). В 1950-е годы она начала их переписывать, делая обширные сокращения и небольшие вставки, смягчая многие оценки, исключая те или другие имена и подробности, проясняя ретроспективно то, что не могло быть ясно в момент писания ни ей, ни Булгакову, добавляя в некоторых случаях новые подробности событий. Такому ретушированию подвергся весь текст дневника. Источниковедческая характеристика оригинального дневника и позднейшей работы над его текстом была дана нами в 1976 году, в обзоре архива писателя, хранящегося в Отделе рукописей РГБ. Особо подчеркивалось: «Новая редакция дневника должна быть осознана как источник более позднего происхождения, тяготеющий по своему характеру к мемуарам; она не может 〈…〉 быть использована вне корректирующего сопоставления с подлинным дневником». (При этом мы отметили, что «записи с 1 сент. 1933 г. до 4 дек. 1934 г. представлены только поздней их редакцией; 〈…〉 первой тетрадью подлинного дневника архив не располагает»[197], – таким образом, цитированные нами только что записи, датированные 1933 и 1934 годами, не являются в точном смысле слова дневниковыми).

К сожалению, именно поздняя версия – текст декабря 1934-го – 1937 года, переписанный в измененном виде в двух новых тетрадях, а также отредактированный непосредственно по рукописи, то есть в тетрадях подлинного дневника (1938–1940), – была выбрана для издания под вводящим, в сущности, в заблуждение названием «Дневник Елены Булгаковой» в качестве основного текста (в комментариях же цитируются только отдельные фрагменты подлинного дневника). Подготавливавшие издание В. Лосев и Л. Яновская так обосновали свое решение: «Впервые готовя к изданию „Дневники“ Е. С. Булгаковой, составители остановились на их второй редакции – выражающей последнюю волю автора и вместе с тем – единственно полной»[198] (последние слова означают, по-видимому, что раз отсутствует первая тетрадь подлинного дневника, то нет смысла публиковать и те шесть, что имеются налицо…).

Составителей не остановило самоочевидное, казалось бы, соображение: к дневнику – в отличие, скажем, от мемуаров – не может быть применено понятие «последней воли». Дневниковая запись становится законченным документом в тот день, которым она датирована. Дополнения к описанию некоего события, пришедшие в голову позже, записываются уже под другой датой – если, повторим, речь идет о дневнике. Автор, разумеется, может не соблюдать эти «правила жанра», но текстолог не вправе их игнорировать, он должен различать слои правки и т. д. О «последней воле» тут и речи быть не может; к тому же это понятие давно уже трактуется как весьма условное даже и при решении текстологических вопросов творческого наследия писателей.

Характерный пример – приведенная выше запись Е. С. 1950-х годов о впечатлениях Булгакова от «горьковского дома». Ясно, что, подаваемая в виде части дневникового текста 1938 года (так в «Дневнике Елены Булгаковой» – см. примеч. 14), она дает читателю деформированное представление об источнике 1930-х годов.

Для нашего сюжета особенно важно, как описывала Е. С. посетителей их дома тогда, а не через 15–20 лет. Мы цитируем далее подлинный текст дневника – по нашему «Жизнеописанию Михаила Булгакова», где впервые опубликованы многие его фрагменты, и по рукописям (ОР РГБ, ф. 562, 28. 24–29). Одновременно дается отсылка к соответствующему фрагменту переписанного текста в указанном издании 1990 года и кратко поясняется степень расхождения с первоначальным текстом. Эта текстологическая работа, проделываемая, видимо, впервые (ее цели выходят за рамки предлагаемой статьи), представляется совершенно необходимой ввиду того, что в научный оборот введен источник, который уже широко используется без поправки на его происхождение (и без учета его характеристики, данной в нашей работе 1976 года, где мы предостерегали от такого именно его использования)[199].

В центре данной статьи – две личности, которые заинтересовали нас с самого начала работы над восстановлением биографии Булгакова. И хотя в те годы в беседах с теми, кто его знал, удалось выяснить множество подробностей о самых разных людях из окружения писателя, – именно об этих двух не удавалось узнать решительно ничего – до тех пор, пока новое время не дало возможность разыскать (что оказалось весьма не просто и заняло много времени) и изучить их следственные дела.

Оба эти человека почти в одно и то же время и в одних и тех же, как увидим далее, обстоятельствах дали согласие стать секретными сотрудниками НКВД – в те годы, когда одни становились осведомителями, другие сопротивлялись до последнего и гибли (как бывавшая в доме Булгакова вплоть до своего ареста 6 февраля 1938 года Елизавета Исаевна Долуханова[200]), третьи пытались – как М. М. Морозов – ограничить свои функции.

Один из завербованных специализировался на иностранцах и их связях с культурной московской средой, второй – вероятно, на писателях.

Оба были расстреляны.

Эммануил Львович Жуховицкий (1881–1937) не имел, по-видимому, никаких родственников или близких людей, интересовавшихся его судьбой, – по крайней мере, их не было уже начиная с середины 1950-х. Поэтому, хотя в начале 1990-х годов его архивное уголовное дело было внимательно исследовано Главной военной прокуратурой, последняя точка в нем не была поставлена – из-за все еще огромной массы нереабилитированных, среди которых пока вынуждены отдавать предпочтение в очередности рассмотрения тем, чьи родственники (в случае реабилитации имеющие право на льготы) обращаются с запросом. Жуховицкий был реабилитирован 9 апреля 1996 года по нашему запросу. Нам же выдана была и справка о его реабилитации за № 5уи-248-90.

Нами изучено «Следственное дело № 12975 по обвинению Жуховицкого Эмануила Львовича», хранящееся в Центральном архиве ФСБ РФ под архивным № Н-11445 (внутри него, среди других документов – «Судебное производство» по делу Жуховицкого; далее указываем только листы в общей нумерации), а также дело, заведенное на него при кратковременном первом аресте в 1932 году. В материалах «Следственного дела» 1937 года имя Жуховицкого упорно пишется с одним «м»; мы придерживаемся общепринятого написания – так и в собственноручно заполненной «Анкете арестованного».

Второй из описываемых персонажей – Казимир Мечиславович Добраницкий (1905–1937). В дневнике Е. С., как и в следственных материалах, его фамилия пишется то через «о», то через «а»; мы не воспроизводим далее эти разночтения, как и