говорят записи этого месяца в дневнике Е. С. Булгаковой). 10 сентября он берет в Большом театре очередной отпуск и уезжает с женой в Ленинград. Там произошло у него резкое ухудшение зрения, и причина этого выяснилась после первого же визита к врачу: гипертонический нефросклероз, болезнь, унесшая в могилу его отца в возрасте 48 лет.

С 16 сентября Е. С. Булгакова начинает тетрадь с записями о ходе болезни и врачебных назначениях и ведет эти записи ежедневно до дня смерти мужа. В конце сентября Булгаковы вернулись в Москву, потрясенные своим несчастьем, уже очевидно непоправимым. Московские врачи подтвердили диагноз. Ложиться в больницу Булгаков не захотел. Один из пользовавших его врачей, уходя, сказал: «Я не настаиваю только потому, что это вопрос нескольких дней», – и Булгаков слышал это (рассказано Е. С. Булгаковой). 4 октября он начинает диктовать поправки к роману, и жена частью вносит их в машинописный текст, частью – в особую тетрадь, в тот же день ею заведенную (10.1). 10 октября Булгаков, совершенно убежденный в безнадежности своего положения, вызвал на дом нотариуса и составил завещание в пользу Е. С. Булгаковой (27.29). В 20-х числах ноября он уезжает с женой в санаторий «Барвиха» под Москвой и там, по-видимому, временами диктует поправки и дополнения; 18 декабря возвращается в Москву и через десять дней пишет своему киевскому приятелю А. П. Гдешинскому: «Ну вот я и вернулся из санатория. Что же со мною? Если откровенно и по секрету тебе сказать, сосет меня мысль, что вернулся я умирать» (28.11, копия рукою Е. С. Булгаковой).

15 января 1940 года Е. С. Булгакова записывает в дневнике: «Миша, сколько хватает сил, правит роман, я переписываю», 16 января: «Работа над романом» (28.29). Она читала ему вслух, он останавливал ее, диктовал поправки и дополнения, и этот новый текст частью переписывался в тетрадь, начатую 4 октября 1939 года[179], частью присовокуплялся к машинописному тексту в виде отдельных листов. «Последний закатный роман», как назвал его Булгаков в письме к жене еще 14 июня 1938 года (19.7), шел к концу вместе с жизнью его автора. Расширено было начало второй части: зачин главы «Маргарита»: «Кто скажет, что нет на свете настоящей любви? Да обрежут лгуну его гнусный язык! Нет, мастер ошибался, думая, что она забудет его. Она его не забыла» – теперь читался так:

«За мной, читатель! Кто сказал тебе, что нет на свете настоящей, верной, вечной любви? Да отрежут лгуну его гнусный язык! За мной, мой читатель, и только за мной, и я покажу тебе такую любовь!

Нет! Мастер ошибался, когда с горечью говорил Иванушке в больнице в тот час, когда ночь переваливалась через полночь, что она позабыла его. Этого быть не могло. Она его, конечно, не забыла» (10.2, л. 273 об.).

Начало последней главы в 1939–1940 годах также получило иную редакцию, в которой нельзя не увидеть прямого отражения биографии: «Боги, боги мои! Как грустна вечерняя земля! Как таинственны туманы над болотами, 〈как загадочны леса〉. Кто блуждал в этих туманах, кто много страдал перед смертью, кто летел над этой землей, неся на себе непосильный груз 〈бремя〉, тот это знает. Это знает уставший. И он без сожаления покидает туманы земли, ее болотца и реки, он отдается с легким сердцем в руки смерти, зная, что только она одна…» (10.2; выделенные нами слова были вставлены во время правки последнего года).

24 января Булгаков пишет собственноручно короткое письмо П. С. Попову: «Жив ли ты, дорогой Павел? Меня морозы совершенно искалечили, и я чувствую себя плохо. Позвони! Твой М.» (ГБЛ, ф. 218, 1269.4). Это последняя страница сохранившейся эпистолярии писателя, – возможно, и последнее из написанных им писем.

В тот же день Е. С. Булгакова записывает: «Живем последние дни тихо, мало кто приходит, звонит. Миша правил роман, я писала» (28.29). 25 января: «Продиктовал страничку (о Степе – Ялта)» (29.4); в этот день они вышли на улицу – видимо, последний раз. 28 января происходила также работа над романом (29.4); в какой-то из январских дней написан был весь эпизод встречи с профессором Кузьминым, составивший пять больших страниц (мелким почерком, рукою Е. С. Булгаковой). 29-го наступило ухудшение. 6 февраля Е. С. Булгакова записала слова Булгакова, обращенные к ее сыну: «Будь бесстрашен, это главное» (29.4); 13 февраля Булгаков еще работал над романом – видимо, уже последний раз (29.4).

Е. С. Булгакова рассказывала нам об этом так: «В 1940 году он сделал еще вставки в первую часть – я читала ему. Но когда перешли ко второй и я стала читать про похороны Берлиоза, он начал было править, а потом вдруг сказал: – Ну, ладно, хватит, пожалуй. – И больше уже не просил меня читать». Рукопись романа подтверждает этот рассказ: последняя (карандашная) правка рукою Е. С. Булгаковой оборвана на странице 283 второй части, на разговоре Маргариты с Азазелло (там, где она спрашивает его: «– Так это, стало быть, литераторы за гробом идут?» и т. д.). Обширность вставок и поправок в первой части и в начале второй говорит о том, что не меньшая работа предстояла и дальше, но выполнить ее автор не успел. В первой части романа страница, где описывается газетная кампания вокруг романа Мастера, перечеркнута, а новый ее вариант только намечен, но не написан (что и повлекло впоследствии неясность этого места в печатном тексте романа). Была намечена также, а отчасти и написана история знакомства Мастера с Алоизием Могарычем и странной дружбы с ним, начало болезни Мастера и т. п. Отмечены на полях волнистой чертой многие места, видимо нуждавшиеся, по мнению автора, в переделке.

15 февраля Булгакова навестил Фадеев; говорили «о романе и о поездке Миши на юг Италии для выздоровления», записывала Е. С. Булгакова (28.29). В эти дни были сделаны последние фотографии Булгакова, запечатлевшие резко изменившееся, но спокойное, иногда улыбающееся лицо.

М. Булгаков умер 10 марта 1940 года в 16 часов 39 минут. В архиве его остались восемь редакций романа.

Осведомители в доме Булгакова в середине 1930-х годов

1

Булгаков рано столкнулся с ГПУ и его тайными осведомителями. В мае 1926 года он был подвергнут обыску, у него отобрали дневники и рукопись повести «Собачье сердце»[180], не раз публично читанной автором в московских литературных кружках. Эти кружки 1920-х годов были под постоянным наблюдением ГПУ. Оттуда шли беспрерывные доносы; это было известно, служило темой разговоров. Литераторы, однако, все равно собирались, читали вслух новые произведения – продолжая подозревать друг друга. Арест хозяев какого-либо литературного дома (как это случилось в 1927 году