Шрифт:
Интервал:
Закладка:
КЮХЕЛЬБЕКЕР ВИЛЬГЕЛЬМ КАРЛОВИЧ (1797–1846), русский поэт, декабрист, Друг А.С. Пушкина.
«А я один средь чуждых мне людей Стою в ночи, беспомощный и хилый».
В.К. Кюхельбекер, 1838
«И фамилия у него была смешная — Кюхельбекер, и весь он был ужасно смешной: длинный, тощий, с выпученными глазами, тугой на ухо, с кривящимся при разговоре ртом, весь какой-то извивающийся, настоящий “глиста”, — такое ему и было прозвище среди товарищей. Еще прозвание ему было — Кюхля. Был вспыльчив до полной необузданности, самолюбив, обидчив, легко возбуждался и тогда терял всякий внутренний регулятор… Но Кюхля и в стихах был так же смешон, как во всем. Ни на кого в лицее не было писано так много эпиграмм, как на него… Однажды за обедом Малиновский вылил ему на голову тарелку супу. Кюхельбекер так был потрясен, что заболел горячкой, убежал из больницы и бросился в пруд, чтобы утопиться. Но у него все делалось нелепо: в пруду не могла бы утопиться и мышь. Кюхлю вытащили, и событие это сделалось тоже предметом злых издевательств школьников». (Вересаев, 1993, т. 1. с. 82–84.)
«…С эксцентрическим умом, с пылкими страстями, с необузданною вспыльчивостью, он, почти полупомешанный, всегда готов был на самые “курьезные” проделки…» (Корф, 1980, с. 287.)
[Лицейская эпиграмма] «Хвала! квадратный исполин / С аршинною душою, / И нос в аршин, и рот в аршин, / И ум в аршин длиною».
«За несколько дней до 14 декабря Рылеев принял Кюхельбекера в Тайное общество. В день восстания Кюхельбекер все время находился на площади среди восставших, в каком-то полупомешательстве метался по площади, потрясал пистолетом, размахивал где-то подхваченным палашом, командовал людям, которые его не слушали, хотел вести в штыки солдат гвардейского экипажа, но они за ним не пошли; навел пистолет на вел. князя Михаила Павловича, но какой-то солдат отвел его, пытался выстрелить в генерала Воинова, но пистолет дал осечку. Он “просто был воспламенен, как длинная ракета”, — писал Дельвиг… О себе и о художественном своем даровании Кюхельбекер был очень высокого мнения…» (Вересаев, 1993, т. 1, с. 86–88.)
«Теперь пора! — Не пламень, не Перун / Меня убил; нет: вязну средь болота, / Горою давят нужды и забота, / И я отвык от позабытых струн». (Кюхельбекер В.К. «19 октября», 1838.)
В самые разные периоды жизни у В.К. Кюхельбекера доминировала одна-единственная черта — незрелость личности, то, что психиатры называют психическим инфантилизмом. Его нозологическая принадлежность может быть различной, но в данном случае речь может идти о дисгармоническом инфантилизме в структуре эмоционально-неустойчивого расстройства личности. Воображение у Кюхельбекера явно преобладало над логикой, бросается в глаза его неуравновешенность и неспособность управлять своим поведением, которое подчинялось, прежде всего, моменту. Шла ли речь о мальчишеской «проделке» в лицейские годы или о восстании декабристов, он всегда в первых рядах и, кажется порою, не очень отличал одно событие от другого. Окружающие относились к нему соответственно его инфантильности: то снисходительно, то ласково, то насмешливо, так, как обычно относится взрослый человек к ребенку. Инфантильный характер носит и его приближавшееся к графомании творчество, к которому он сам относился явно без должной критики и о котором А.С. Пушкин метко, но безжалостно написал:
«…Пусть Бог дела его забудет,
Как свет забыл его стихи!»
Неудачная служебная карьера в результате постоянных «недоразумений». Неудачная революционная деятельность в результате безоглядного вступления в Тайное общество и последующего детски-испуганного поведения на допросах. Неудачная женитьба в результате подсознательного поиска матери в жене, которой по-детски «боится ей противоречить и беспрестанно просит посредничества». Адаптироваться к суровым условиям ссылки (как это получилось у многих других журналистов) Кюхельбекер не смог и до конца жизни оставался «нищ, неуклюж, болен».
Л
ЛАБЗИН АЛЕКСАНДР ФЕДОРОВИЧ (1766–1825), русский поэт, издатель, религиозный просветитель. Вице-президент императорской Академии художеств (1818–1822). В 1822 г. сослан в Сибирь.
«Постоянная борьба с такими же, как он сам, фанатиками, но противной ему партии, озлобила его, неприятные стороны его характера резче и чаще выступали наружу и были причиной его крушения… Не имея своих детей, Лабзины воспитывали двух сирот…» (Петинова, 1995, с. 591.)
«Страдавший профессиональной болезнью мистиков — эпилепсией, Лабзин был необыкновенно работоспособен. Он первым перевел на русский язык множество книг, начиная с “Женитьбы Фигаро” Бомарше и кончая множеством мистических сочинений». (Эткинд, 1996, с. 149.)
«Эта новая неудача194 так повлияла на Лабзина, что он стал страдать силь-иыми припадками падучей болезни, а в марте 1819 г. вынужден был взять полугодовой отпуск и уехать для лечения в село Рай-Семеновское… Хотя здоровье Лабзина не поправилось и припадки падучей болезни продолжались, он, однако, вернувшись в Петербург в сентябре 1819 г., продолжал с неослабною энергиею работу в ложе “Умирающего Сфинкса” и трудился над изданием книг в излюбленном им направлении». (Модзалевский. 1914, с. 8.)
[Русский историк литературы М.Н. Лонгинов называл мистицизм Лабзина] «…первым появлением теософического учения в России…» (Миль-дон, 1994, с. 260.)
В конце XIX века религиозность считалась психиатрами одним из характерных признаков эпилептической психики. Правильнее было бы объяснить религиозность не столько самой болезнью, сколько фанатической, сверхценной приверженностью больных эпилепсией (и это мы наблюдаем у