Когда на несколько минут чувство физического наслаждения поглотило обоих, Дэну показалось, что кто-то ещё явился и овладел её телом. Не потому, что она оставалась пассивной: руки её ожили, стали отвечать на его ласки; но каким-то парадоксальным образом именно руки делали всё похожим на некий ритуал, уступку физиологическим условностям. Впервые в жизни ему захотелось, чтобы его партнёрша заговорила, захотелось узнать, что же она на самом деле чувствует. Он отбросил простыни и одеяла, и его глаза, уже привыкшие к темноте, вглядывались в её лицо, ища ответа… но даже когда тела их слились в одно, лицо её ничего ему не сказало. Тело её возбуждало гораздо сильнее, чем он ожидал, — в тусклом свете печки оно казалось, нет, было совсем юным: изящные руки, небольшие груди… и эти её черты явились словно ещё одна, последняя тайна, тщательно хранимая ею, ещё одна несправедливость.

Всё получилось совсем не так, как он мечтал; им не удалось достичь той неплотской, не-физической кульминации, духовного единения, к которому он стремился, которое могло бы растопить все сомнения. Джейн оказалась мудрее — ведь она этого не ждала… впрочем, в глубине души он всё-таки ощущал, что обманут: почему она не попыталась сотворить то, чего не ждала? Но, в конце концов, она ведь не просто утешала его, не просто потакала его желаниям. На краткий миг в ней возобладало женское, чувственное начало… она жаждала обладать, жаждала, чтобы обладание продлилось. Как только они разъединились — он ещё не успел разомкнуть объятие, — объяснение пришло к нему в форме грамматической категории лица: всё как бы происходило в третьем лице, а ему так хотелось, чтобы в первом и втором.

А ещё осталось чуть обидное чувство разницы в возрасте: погибла иллюзия, что они могут вот так, запросто, обрести друг друга. Иллюзия оказалась слишком никчёмной, недолговечной, инфантильной. Может быть, потому-то он в последние годы и предпочитал женщин моложе себя — эти юные особы, эти Дженни не успели созреть настолько, чтобы не соответствовать мифу собственного тела.

Он чуть отодвинулся и подложил локоть под голову, другой рукой всё ещё обнимая Джейн. Она открыла глаза, смотрела в потолок. Глаза были сухи, по-прежнему погружены во внутренний мир и, казалось, подтверждали то, чем только что были заняты его собственные мысли. Не в его силах изменить сказанное ею. Выходило так, что она позволила ему «заняться любовью», чтобы продемонстрировать, что истинная любовь между ними невозможна. Наконец он прошептал:

— О чём ты думаешь?

Она улыбнулась, повернула к нему лицо, чуть различимое в тусклом голубоватом свете.

— О том, как мне хочется, чтобы завтра никогда не наступило.

Во взгляде её всё-таки была нежность, что-то вроде признания.

— Значит, ты рада, что наступило сегодня?

— С тобой так хорошо. — Она протянула руку и сжала его пальцы.

— Согрелась? — Она кивнула, всё ещё улыбаясь. — А почему ты передумала?

— Хотела, чтобы ты не думал, что всё из-за этого.

Он поднял к губам их соединённые руки, поцеловал её пальцы.

— А я вовсе не готов удовлетвориться единственным доказательством. Ведь я теперь знаю, как ты эротична.

Тёмные глаза Джейн смотрели на него с нежностью. И было в этом взгляде что-то новое, материнское и в то же время прежнее, нисколько не изменившееся. Она по-прежнему оставалась той юной женщиной, что никогда не понимала ни его, ни себя: вечно искушаемой им, вечно сомневающейся, словно они обменялись полами, и он был — Ева, а она — сопротивляющийся Адам; только теперь она понимала, какую боль причиняет. И в этот момент он тоже понял — он не знал, как и почему, но об этом говорили её глаза, — что ничего не изменилось. Он ни в чём не смог её убедить, а если и убедил, то лишь в том, о чём она и так подозревала: близость не поможет снять их глубинную несовместимость. Глаза её закрылись.

— Устала?

— Мгм.

— Я выключу печку.

Он наклонился над Джейн и поцеловал в губы. Её рука обвилась вокруг его шеи, Джейн на миг притянула его к себе, как бы прося прощения за то, что он только что прочёл в её глазах. Он выбрался из постели, загасил печь; раздвинул ставни и чуть приоткрыл одно из окон. Тем временем Джейн расправила простыни и одеяла, натянула их до подбородка. Он улёгся рядом с ней. Они поцеловались, и Джейн повернулась к нему спиной. Он просунул одну руку ей под шею, так, чтобы дотянуться до груди, другой обнял за талию и прижал к себе. Её ладони легли на его руки, как бы удерживая их на месте. И постепенно, по мере того как они согревали друг друга, понимая, что оба лежат в холодной тьме комнаты без сна, его охватило чувство, что эта невинная, безмолвная нагота сближает больше, глубже, сильнее, чем физическая близость, что так они более едины, чем когда он реально обладал ею. Аромат, лёгкое прикосновение её волос, прижавшееся к нему тело, её ладони на его руках… загадка — как это она не видит, что её опасения совершенно беспочвенны, принципы нелепы, одержимость идеей одинокой самостоятельности абсолютно чужда её истинной сути; что нечто более глубокое, чем случайность, чем простое совпадение судеб, предопределило то, что произошло.

Вероятно, минут через двадцать он обнаружил, что она спит.

Он тихонько убрал из-под её шеи онемевшую руку и повернулся на другой бок. Это, видимо, на миг разбудило Джейн. Чуть погодя он почувствовал, как она тоже повернулась и инстинктивно, словно уснувшая жена, положила руку ему на бедро, будто ей снилось, что бежать собирается он.

Дэн спал глубоким сном, когда в дверь постучали. Он откликнулся стоном, не поднимая головы от подушки. Послышалось непонятное ворчание, затем удаляющиеся шаги. Сквозь ставни пробивался первый, холодный свет дня. Несколько мгновений, ещё не совсем проснувшись, он не мог вспомнить, где находится; лежал, пытаясь в своём сознании совместить эту комнату со спальней в Торнкуме, продираясь сквозь привычную путаницу не признающего последовательности сна и логически последовательной реальности. Потом вдруг осознал, что на нём нет пижамы. И вспомнил. И всё же несколько мгновений он лежал не двигаясь, зная, что стоит только повернуться, протянуть руку… Что-то такое ему снилось, что вымыло тревогу из его души: в этой разделённой обоими неподвижности, тишине, в свете зари он обязательно обретёт её снова. Он протянул руку. И рука ощутила лишь грубую простыню, а не тёплую и нежную кожу женщины. Дэн поспешно повернулся и, полностью проснувшись, привстал на локте.

Рядом никого не было: вмятина на подушке, одеяла аккуратно расправлены. И пальто её исчезло со стула. Он подумал было, что Джейн тихонько вышла на минутку — в ванную, но провёл рукой по постели, где она лежала ночью: простыни остыли, она не могла только что уйти. Дэн молча смотрел на опустевшую постель, потом перевёл глаза на закрытую дверь. Воздух холодил плечи, но в душе царил ещё больший холод. Надо было убедить себя, что она поступила так из-за странного почтения к условностям, но разум подсказывал иные объяснения. Любовь, да и простой такт или привязанность не позволили бы ей оставить его просыпаться вот так, в одиночестве. Она хотела дать ему понять что-то другое и сделала это с предельной жестокостью. Будто хотела заставить его поверить, что он просто вообразил себе прошедшую ночь. Но подушка всё ещё хранила лёгкий запах её духов.