А на плотах, что движутся с громадою реки

Напротив зыби плещущей, орут плотовщики.

Мужицким пахнет варевом, костры в дыму трещат —

И рдеет красным заревом на холоде закат.

16. VII.16

«Он видел смоль ее волос…»

Он видел смоль ее волос,

За ней желтел крутой откос,

Отвесный берег, а у ног

Волна катилась на песок,

И это зыбкое стекло

Глаза слепило – и текло

Опять назад… Был тусклый день.

От пролетавших чаек тень

Чуть означалась на песке,

И серебристой пеленой

Терялось море вдалеке,

Где небеса туманил зной;

Был южный ветер, – горячо

Ей дуло в голое плечо,

Скользило жаром по литым

Ногам кирпично-золотым,

С приставшей кое-где на них

Перловой мелкой шелухой

От стертых раковин морских,

Блестящей, твердой и сухой…

Он видел очерк головы

На фоне бледной синевы.

Он видел грудь ее. Но вот

Накинут пламенный капот

И легкий газовый платок,

Босую ногу сжал чувяк, —

Она идет наверх, где дрок

Висит в пыли и рдеет мак,

Она идет, поднявши взгляд

Туда, где в небе голубом

Встают сиреневым горбом

Обрывы каменных громад,

Где под скалистой крутизной

Сверкает дача белизной

И смольно-синий кипарис

Верхушку мягко клонит вниз.

22. VII.16

«Полночный звон степной пустыни…»

Полночный звон степной пустыни,

Покой небес, тепло земли,

И горький мед сухой полыни,

И бледность звездная вдали.

Что слушает моя собака?

Вне жизни мы и вне времен.

Звенящий сон степного мрака

Самим собой заворожен.

22. VII.16

Дедушка в молодости

Вот этот дом, сто лет тому назад,

Был полон предками моими,

И было утро, солнце, зелень, сад,

Роса, цветы, а он глядел живыми

Сплошь темными глазами в зеркала

Богатой спальни деревенской

На свой камзол, на красоту чела,

Изысканно, с заботливостью женской

Напудрен рисом, надушен,

Меж тем как пахло жаркою крапивой

Из-под окна открытого, и звон,

Торжественный и празднично-счастливый,

Напоминал, что в должный срок

Пойдет он по аллеям, где струится

С полей нагретый солнцем ветерок

И золотистый свет дробится

В тени раскидистых берез,

Где на куртинах диких роз,

В блаженстве ослепительного блеска,

Впивают пчелы теплый мед,

Где иволга то вскрикивает резко,

То окариною[98] поет,

А вдалеке, за валом сада,

Спешит народ, и краше всех – она,

Стройна, нарядна и скромна,

С огнем потупленного взгляда.

22. VII.16

Игроки

Овальный стол, огромный. Вдоль по залу

Проходят дамы, слуги – на столе

Огни свечей, горящих в хрустале,

Колеблются. Но скупо внемлет балу,

Гремящему в банкетной, и речам

Мелькающих по залу милых дам

Круг игроков. Все курят. Беглым светом

Блестят огни по жирным эполетам.

Зал, белый весь, прохладен и велик.

Под люстрой тень. Меж золотисто-смуглых

Больших колонн, меж окон полукруглых —

Портретный ряд – вон Павла плоский лик,

Вон шелк и груди важной Катерины,

Вон Александра узкие лосины…

За окнами – старинная Москва

И звездной зимней ночи синева.

Задумчивая женщина прижала

Платок к губам; у мерзлого окна

Сидит она, спокойна и бледна,

Взор устремив на тусклый сумрак зала,

На одного из штатских игроков,

И чувствует он тьму ее зрачков,

Ее очей, недвижных и печальных,

Под топот пар и гром мазурок бальных.

Немолод он, и на руке кольцо.

Весь выбритый, худой, костлявый, стройный,

Он мечет зло, со страстью беспокойной.

Вот поднимает желчное лицо, —

Скользит под красновато-черным коком

Лоск костяной на лбу его высоком, —

И говорит: «Ну что же, генерал,

Я, кажется, довольно проиграл? —

Не будет ли? И в картах и в любови

Мне не везет, а вы счастливый муж,

Вас ждет жена…» – «Нет, Стоцкий, почему ж?

Порой и я люблю волненье крови», —

С усмешкой отвечает генерал.

И длится штос, и длится светлый бал…

Пред ужином, в час ночи, генерала

Жена домой увозит: «Я устала».

В пустом прохладном зале только дым,

В столовых шумно, говор и расспросы,

Обносят слуги тяжкие подносы,

Князь говорит: «А Стоцкий где? Что с ним?»

Муж и жена – те в темной колымаге,

Спешат домой. Промерзлые сермяги,

В заиндевевших шапках и лаптях,

Трясутся на передних лошадях.

Москва темна, глуха, пустынна, – поздно.

Визжат, стучат в ухабах подреза,

Возок скрипит. Она во все глаза

Глядит в стекло – там, в синей тьме морозной,

Кудрявится деревьев серых мгла

И мелкие блистают купола…

Он хмурится с усмешкой: «Да, вот чудо!

Нет Стоцкому удачи ниоткуда!»

22. VII.16

Конь Афины-Паллады[99]

Запели жрецы, распахнулись врата – восхищенный

    Пал на колени народ:

Чудовищный конь, с расписной головой, золоченый,

    В солнечном блеске грядет.

Горе тебе, Илион! Многолюдный, могучий, великий,

    Горе тебе, Илион!

Ревом жрецов и народными кликами дикий

    Голос Кассандры – пророческий вопль – заглушен!

22. VII.16

«Архистратиг средневековый…»

Архистратиг[100] средневековый,

Написанный века тому назад

На церковке одноголовой,

Был тонконог, весь в стали и крылат.

Кругом чернел холмистый бор сосновый,

На озере, внизу, стоял посад.

Текли года. Посадские мещане

К нему ходили на поклон.

Питались тем, чем при царе Иване, —

Поставкой в город древка для икон,

Корыт, латков, – и правил Рыцарь строгий