миг он оцепенел от ледяного ужаса. Картина сложилась, все встало на свои места и получило объяснение: странная тяжесть Сферы, и то, что ее оставили в развалинах крепости под такой скверной охраной, и даже то, что Хармону-торговцу сохранили жизнь и дали возможность сбежать! Подлинная Сфера — творение Бога-Ювелира, преодолевшее пять покровов тверди, прибывшее из Подземного Царства — находилась неведомо где, во власти изощренного злодея.

Хармон держал в руках подделку.

Подделка!

Он таращился на нее тупо, как баран. Слово билось в его голове, будто муха в бутылке.

Подделка. Подделка. Фальшивка. Обманка. Подделка. Копия.

Кто это сделал? Как он сумел? Как осмелился? Что теперь делать Хармону? Как спастись? Как оправдаться?

Ни единого ответа. Только слово: подделка. Фальшивка.

Подделка.

Торговец все не отводил от нее взгляда, когда снаружи донесся требовательный окрик:

— Остановитесь!

Фургон встал.

Хармон спешно завернул копию в тряпицу и сунул под одеяло. Даже будучи фальшивкой, эта вещь выглядела достаточно чудесной, чтобы убить за нее девятерых человек, в том числе двух женщин и двоих детей.

— Кто из вас Хармон-торговец?

Хармон Паула раздвинул завесу:

— Я, добрые господа.

Всадников было четверо. Под ними были крепкие кони, сродни курьерским. На поясах — мечи, на мундирах — дельфины и снопы пшеницы, гербы Великого Дома Лабелин.

— Его светлость герцог приказывает вам прибыть во дворец. Следуйте за нами.

Твою праматерь!

Глава 37. Искра

24, 27 июня 1774 г.

Фаунтерра

Морис Лабелин убил моего отца.

Какое странное чувство: ведь я почти не знаю этого человека. Видела раз на балу и раз на параде. Проезжала через его земли, останавливалась в гостинице в его столице. Все.

Каков он? Толстый, некрасивый. Туповатый, если судить по глупой перепалке с шутом на балу. Жадный и упрямый: выжимает максимум из торговой монополии своего герцогства, нещадно дерет пошлину за проезд. Не лишен сноровки: сумел втереться в близкое окружение владыки, нашел для Валери место при дворе. Более ничего не знаю о нем. Туманный силуэт. Можно ли ненавидеть того, кого не знаешь?..

А Фаунтерра тем временем готовилась к летним играм. Прихорашивалась, чистила свои золотые перья, полировала мечи. Дома наряжались гирляндами, на подоконниках пестрели цветы. Каждый вечер улицы заливались искровым светом, а в небе громыхали феерверки. Каждое утро по дорогам проезжали пузатые поливалки, и мостовые блестели влагой, играли солнечными бликами.

Морис Лабелин убил моего отца, — думала Мира, сидя на подоконнике с чашей вина. Красное сухое, восполняющее кровь, строго предписанное лекарем. От него боль притуплялась, клонило в сон… Лабелин убил моего отца. И барона Росбета — своего собственного вассала, и сира Адамара — близкого друга Бекки. Мире следовало бы ненавидеть убийцу. И она ненавидела, но как-то тускло, не жгуче. В том ли дело, что Лабелин едва знаком ей? Или в ее северной крови? Или в болезни?

Кровопускания, как и обещал лекарь, исправно отнимали сил. Встать на ноги сделалось непростой задачей. Подняться по лестнице в башню — в глазах темнеет. Прочесть несколько страниц — рябит в глазах, шумит в голове. Приступы боли налетают до того внезапно, что лучше всегда находиться около кресла или постели. После визита к леди Лейле Мира больше не покидала дом. Она смотрела на жизнь из башенного оконца. Жизнь кипела и шумела, гремела копытами о булыжник, надсаживалась пьяными песнями, шумела фонтанами. Все больше всадников и карет, все ярче гербы, все белее рубахи.

— Слава владыке! Слава Янмэй! Слава невестам! — все громче звенела столица.

Морис Лабелин разрушил мою жизнь. Морис Лабелин убил отца, — думала Мира и ждала. Лежала на груде подушек, взбиралась на подоконник, пила вино или кофе. Ждала. Следовало бы сделать что-то, но она не могла придумать действий более разумных, чем ожидание. Она обещала Марку сообщить имя преступника… но Марк знает все то же, что и Мира. Это именно он дал ей последний довод: моряк из Южного Пути убил сира Адамара. А Мира в ответ рассказала о тайне герцога Альмера. Марк, несомненно, сделал все нужные выводы. Он прекрасно знает имена заговорщиков. Со дня на день черная карета протекции повезет Лабелина и Грейсендов на эшафот под кровожадные вопли толпы. Вот этого ждала Мира, и это не происходило. Фаунтерра сияла, радуясь жизни.

Целых два дня леди Сибил не заходила к девушке. Ванден, что иногда проведывал Миру, рассказал о причине: погиб лорд Кларенс — императорский конюший, альтер графини.

— Как погиб?!

Некий нортвудский барон вызвал Кларенса на дуэль и заколол. Счел, что связь конюшего с графиней, хотя вроде бы и одобренная священным писанием, все же пятнает имя графа Элиаса Нортвуда. Словом, барон вступился за честь сюзерена. Ванден в подробностях и не без удовольствия описал поединок. Рыцарь, похоже, недолюбливал Кларенса.

— Вот миледи и не заходит к вам, — окончил Ванден. — Не хочет делиться своей печалью.

Подумал и добавил, хмуро глядя Мире в лицо:

— Наверное, к лучшему, что не заходит. Вы бы ей тоже радости не добавили.

— Я так плоха?..

— Ничего ваш лекарь не смыслит, — сказал Ванден. — Это все от кофе. Я как-то попробовал его — день изжога мучила. Не пейте этой дряни, госпожа. Сразу на поправку пойдете.

Она, конечно, не последовала совету. Кофе оставался одной из немногих радостей девушки. Так же, как письма. Глупые опусы воздыхателей, прежде досаждавшие своей однообразностью, теперь развлекали Миру, приносили тем больше радости, чем реже приходили. С каждым днем конвертов становилось все меньше. Бурлящая жизнью Фаунтерра стремительно забывала Глорию Нортвуд, находя себе новые предметы для сплетен. Накануне летних игр Мира получила только две записки.

Одна была от Итана. Многословный, как всегда, секретарь благодарил миледи за заботу, заверял, что с ним все хорошо, и его здоровье вовсе не стоит беспокойства, но совсем другое дело — здоровье миледи. Он так сожалеет, что не смог удержать ее от похода в госпиталь Терезы. Ее хворь — всецело его, Итана, вина. Он не находит себе утешения, он поступил низко и малодушно, когда подверг риску жизнь такого прекрасного создания, как…

В глазах рябило от бисерных буковок. Мира вскрыла второе письмо. Одна строка размашистым почерком Ребекки Литленд: «Я приду без приглашения. Надеюсь, ты в ужасе».

* * *

— Здесь так уютно! — сказала южанка, забираясь с ногами в кресло в тени беседки на крыше особняка графини