получило столь мучительно выдавленную порцию удовольствия, потому что слишком резко рассталось с манящими и влекущими, как магнит, ладошками хитрой и задорной девушки. Память раз за разом обгладывала ее последние слова, не столько их смысл, сколько интонацию, с которой она кричала. В ее голосе ощущалось неподдельное искреннее отчаяние, тревога и болезненная непритворная горечь, словно сердце схватило болезненной хваткой грусти и страха от потери чего-то близкого. Чего-то, что могло быть им.

«Такая робкая и простодушная надежда, как интересно. Но я, кажется, начинаю понимать, что имел в виду Каору Нагиса. Это и впрямь… чистота. И чего тебе сдалась эта рыжая, взял бы лучше сразу двухвостую и не носился туда-сюда оголтелым кузнечиком».

Не обращая внимания на назойливый голос собственных мыслей, Синдзи с все сильнее давящей на сердце тревогой вскочил по лестнице и забежал на свой этаж. Лишь у порога он резко притормозил и задержал дыхание, чтобы оно не выдало его приближения. Осторожно отворив незапертую дверь, он проскользнул внутрь и уже в коридоре услышал громкий женский голос, доносящийся из гостиной.

— Нельзя просто так все взять и оставить! — он звучал чуть хрипловато, словно после многочасового плача, и даже немного надсадно, выдавая в своей обладательнице взрослую зрелую женщину далеко за тридцать. — Я забираю тебя, сегодня же! Мне удалось договориться с командованием, тебе предоставили отпуск на месяц, но возвращаться не понадобится. Я смогу сделать так, чтобы тебя зачислили в запас, и больше не нужно будет пилотировать машину вместе с этим… этим…

Женщина всхлипнула, и ей что-то произнес тихий голос Аски — Синдзи не мог расслышать, что — она шептала безжизненным тоном, словно Рей, и ее мать, не выдержав, снова всплакнула.

— Ну что ты такое говоришь, доченька?.. — Ее слова задрожали от горечи. — Посмотри, что этот подонок с тобой сделал… Ты вся в синяках, сама на себя не похожа, и еще эти чудовищные фото в Интернете… Клянусь, ублюдок поплатиться за это, но пожалуйста, Аска, поедем домой. Мы с отцом поможем тебе, вылечим все твои раны, я знаю высококвалифицированного психолога, все наладится, доченька… Тебе сейчас как никогда нужно держаться вместе с родными…

Но Аска перебила ее слезную речь, и теперь Синдзи показалось, что он расслышал ее слова: «ты не моя мать», сказанные сухо, безэмоционально, не то что безразлично, а в пустоту. Женщина затихла, а потом, судя по всему, заплакав, поднялась, и в комнате послышалась хаотичная возня.

— Что значит «не мать», маленькая дрянь? Я приехала сюда, рискуя своим ребенком, ради тебя, беспокоясь и переживая за тебя, а ты смеешь со мной так говорить?!

Хлопнула пощечина.

— А ну быстро одевайся и пошли со мной! Пробудишь в клинике, вылечишься у психиатра, потом обсудим, как следует разговаривать с матерью, пусть и не родной. Я столько заботилась о тебе, столько кормила и лелеяла, да я больше с тобой времени провела, чем твоя биологическая мать, а ты так смеешь со мной разговаривать?! Живо вставай! Мы уходим, немедленно!

— Никуда она не пойдет, — жестким тоном одернул ее Синдзи, неторопливо войдя в комнату. Женщина, вздрогнув, резко обернулась, и ее залитое слезами и искаженное гневом лицо моментально вытянулось в страхе, встретившись взглядом с направленным в нее дулом пистолета. — Это моя игрушка.

Синдзи уже успел охватить взглядом комнату. По центру стояла мать Аски — взрослая, невысокая, и действительно выглядящая лет на сорок, хотя под более пристальным вниманием оказавшаяся чуть моложе, просто состаренная морщинками не по возрасту и бледным цветом лица. Ее темно-серые зачесанные назад волосы были схвачены на затылке заколкой-крокодилом и свешивались короткой прядью, вдоль висков на шею ниспадали два длинных локона, одета она была в просторную шерстяную кофту и длинную юбку до пола, но главное — под ее грудью выдавался огромным шаром надутый безразмерный живот, натянув ткань так, что даже мешковато провисшая одежда казалась малой ей в талии. Не было никаких сомнений, женщина находилась на последнем сроке беременности, но даже при этом Синдзи никогда еще в своей жизни не видел столь огромного и широко выпятившегося пуза. Было сложно представить, как оно могло держаться на столь хрупкой и маленькой женщине, не отрываясь под собственной тяжестью, и как ей хватало сил таскать такую глыбу. И накаченный живот Рицко, и даже редкие кадры с виденными им беременными женщинами не шли ни в какое сравнение с этим необъятным шарообразным баллоном, в котором, казалось, вынашивался перезрелый теленок, а не крошечный человеческий младенец.

Озадаченный открывшейся картиной, Синдзи не сразу разглядел позади матери Аски саму рыжеволоску — осунувшуюся, болезненно бледную, все так же усеянную потемневшими следами побоев и, кажется, обнаженную, только лишь обернувшуюся простыней. Ее отрешенный апатичный взгляд медленно поднялся на Синдзи и вдруг слабо вспыхнул, прояснился, будто неразличимая муть смылась с лазури ее бездонных глаз, и на впалом лице проявилась тень какого-то вымученного облегчения, надсадной надежды, которую она все это время, терзая и калеча собственную душу, несла в своем сердце, обогревая в ладошках, а теперь робко протягивая ему навстречу.

Чуть дальше на полу сидела Рей — все такая же отрешенная, источающая безмятежную прохладу, будто окруженная аурой хрупкой чистоты, сейчас только запятнанной шрамами и ушибами, и также укутанная в полотенце. Ее цепкий алый взгляд моментально впился в глаза Синдзи, и тот сразу же различил в нем под слоем бесконечной тоски слабо пробившийся теплый лучик, искорка, что теплила в ее сердце жизнь и разгоняла мрак одиночества и безнадеги. На секунду ему показалось, что губы Рей сложились в улыбке, но ни один мускул не дрогнул на ее обезображенном затянувшимся кровоподтеком лице.

— Это… ты! — выдохнула женщина, переменившись в лице от поразившей ее гаммы чувств, даже позабыв на секунду о наведенном на нее пистолете. — Это ты сделал все эти ужасы с Аской… Так это из-за тебя она стала такой! Ублюдок…

— Аска никуда не поедет. Она моя собственность, моя вещь, и только я буду решать, что ей делать.

— Ах ты…

Взведя курок, Синдзи дал напомнить женщине о нависшей над ней опасности, и только тогда, когда ее глаза разглядели напротив себя черное жерло дула, застлавший их гнев, наконец, испарился, оставив вместо себя глубочайшее смятение с легкой ноткой страха.

— Подожди… — мать рыжеволоски сделала шаг назад и нервно дернула головой, будто ее мозг все никак не мог осознать тот факт, что ее жизни и жизни ребенку угрожает опасность,