Затем спросил у заместителя наркома боеприпасов: — Сколько нужно?

Тот без запинки ответил:

— Десять тысяч тонн.

Этот ответ требовал создания новых значительных мощностей шестью наркоматами, занятыми в то время перебазированием своих предприятий в глубокий тыл, а также огромного дополнительного расхода электроэнергии, которой тогда катастрофически не хватало.

Учитывая реальные возможности, я предложил несколько снизить названную цифру. Это вызвало недовольство Сталина:

—- Считаете ли вы, товарищ Ледин, предложенное количество новых взрывчатых веществ излишним для обеспечения потребностей вооруженных сил?

— Я так не считаю, — выпалил Ледин.

— Тогда без всяких но, — сказал Сталин. — Если нужно, то надо делать. Мы планируем со следующего года начать бомбовые удары по Германии. При действиях авиации по глубоким тылам, сопряженных со слишком большими потерями личного состава и техники, нельзя пренебрегать возможностью снаряжения предназначенных для этих операций авиационных бомб мощными взрывчатыми веществами.

Затем он продиктовал Маленкову текст постановления ГКО о создании комиссии для «Выработки мер по организации производства и внедрению на вооружение новых мощных взрывчатых веществ».

Вождь спросил у Ледина, с кем он намерен работать. Тот ответил, что в Ленинграде находятся сотрудники Научно-технической лаборатории Военно-морского флота и группа специалистов по взрывчатым веществам из Технологического института. Сталин тут же приказал командующему ВВС Красной армии генерал-полковнику Жигареву выделить для их доставки в Москву специальный самолет, а ленинградскому хозяину Жданову — найти и доставить на аэродром специалистов по прилагаемому списку...

В ожидании, когда постановление будет отпечатано и представлено ему на подпись, Сталин поделился с присутствующими своими соображениями о дальнейшем развитии противотанковой артиллерии.

Живое обсуждение с участием всех присутствующих продолжалось довольно долго. Наконец, спохватившись, Сталин послал Поскребышева за постановлением, но тот, вернувшись из машбюро, сообщил, что оно еще не отпечатано. Это вызвало возмущение вождя:

— Что, они ногами печатают, что ли? Распустились! Сейчас же пусть напечатают!

Через неделю Ледин был назначен начальником Специального экспериментально-производственного бюро Наркомата боеприпасов для разработки технологии и внедрения новых мощных взрывчатых веществ. Ледину присвоили звание военинженера 3-го ранга и велели переодеться в соответствии с новым званием. Но в управлении вещевого довольствия Наркомата военно-морского флота ответили, что им приказ не поступил.

Тогда Ледин смело позвонил в приемную наркома военно-морского флота:

— Это секретариат народного комиссара ВМФ?

— Да.

— Докладывает бывший краснофлотец Ледин. Мне народный комиссар присвоил звание военинженера третьего ранга.

— Поздравляю вас.

— Благодарю вас, но прошу доложить наркому, что не могу выполнить его приказ о срочном переодевании, так как интенданты мне в этом категорически отказали.

— Товарищ Ледин, с вами говорит нарком. Я дам указание адъютанту размножить и разослать приказ, так что вы можете обратиться к адъютантам.

В два часа ночи Ледина вызвали на Лубянку. Сотрудник госбезопасности сказал, что его ведомству поручено оказывать содействие работам, поэтому они будут постоянно встречаться в это же время. Каждая встреча заканчивалась вопросом, от которого Ледин вздрагивал:

— Нет ли у вас замечаний о противодействии или саботаже проведению работ?

Во время подготовки боеприпасов к испытаниям на заводе произошел взрыв. По неизвестной причине взрывчатое вещество воспламенилось раньше, чем его успели загрузить в корпус снаряда. Погибли двенадцать человек.

На следующую ночь Ледина вызвали на Лубянку уже как подследственного. Его спрашивали:

— Почему вас не было на заводе среди участников работы? Не является ли катастрофа результатом допущенных вами нарушений правил при изготовлении взрывчатых веществ или ошибок в технической документации?

Но все обошлось.

Когда Сталину доложили об обстоятельствах катастрофы, он спросил:

— Сколько человек погибло?

— Двенадцать.

Сталин распорядился:

— Дайте ему еще двадцать четыре.

Все зависело от того, к кому прислушивался вождь. Его расположение в равной степени мог завоевать и настоящий ученый, и шарлатан.

Василий Семенович Емельянов, ученый-металлург (со временем он стал членом-корреспондентом Академии наук), занимался созданием броневой стали. Его вызвали на совещание к Сталину, где рассматривалась идея инженера Николаева.

Он предложил оснащать танки двухслойной броней — раздвинуть броневые листы на небольшое расстояние. Тогда пуля, пробив первый лист из высококачественной стали, со вторым уже не справится (см. Отечественная история. 2003. № 3). По мнению Емельянова, это предложение ничего не давало. Перед заседанием он громко заявил:

— Чудес на свете не бывает!

Заседание открыл Молотов, сообщил, что в правительство внесен проект производства танков с новым типом брони.

— Кто доложит? — спросил Сталин. — Автор предложений здесь? Пригласили его? Может быть, сразу его и послушаем?

Автор говорил ясно и просто. Выступление закончил эффектно:

— Все современные типы брони являются пассивными средствами защиты, а новая броня будет активной, ибо она, разрушаясь, защищает.

Сталину эти слова понравились.

— Она, разрушаясь, защищает! Интересно. Вот она, диалектика в действии! А как относятся к вашему предложению представители оборонной промышленности, товарищ Николаев?

— Они возражают против этого типа броневой защиты.

— А почему? — недовольно удивился Сталин. — В чем суть возражений?

— Свои возражения они никак не обосновывают, — ответил Николаев, — говорят, что чудес на свете не бывает.

Сталин подошел к Николаеву:

— Кто так говорит?

У Емельянова холодок по спине пробежал. Но Николаев был порядочным человеком.

— Я не помню, товарищ Сталин.

— Не помните? Напрасно. Надо помнить таких людей.

Сталин вернулся к столу.

После короткой паузы Молотов предложил утвердить предложенный проект создания новой бронезащиты. Но ни один из созданных образцов испытаний не выдержал. Эта броня не защищала экипаж танка даже от пуль...

Впрочем, и откровенно неправильные решения генсека не вредили его авторитету. Для людей далеких от власти Сталин оставался великим вождем, божеством. Они сохранили веру в гений Сталина даже после поражений сорок первого.

Военный писатель Иван Фотиевич Стаднюк отступал от Минска. В книге «Исповедь сталиниста» он пишет о себе:

«Я относился к категории тех самонадеянных, воспитанных на лозунгах и политических догмах молодых людей, которые даже в пору прорыва немецких войск к Москве были уверены в незыблемости Советской власти, происшедшее на фронтах оценивали как случайность, временный недосмотр нашего командования или даже осмысленный стратегический замысел Сталина».

Для многих военных возможность увидеть вождя была счастьем, о котором они вспоминали всю свою жизнь.

Генерал-майор Николай Сергеевич Осликовский в сорок первом командовал кавалерийской дивизией. Но после болезни его не допускали на фронт. Осликовский обратился с письмом к генерал-испек-тору кавалерии генерал-полковнику Оке Ивановичу Городовикову с просьбой вернуть его в родной кавалерийский корпус; (см. Красная звезда. 2003. 26 февраля).

Его просьбу уважили и назначили командиром 3-го гвардейского кавалерийского корпуса. По этому