Когда имперские легионы отступали из Индии, Бирмы и Цейлона после войны, Британия пыталась укрепить своей плацдарм на Ближнем Востоке. В апреле 1945 г. Энтони Иден объявил: защита востока Средиземноморья — это вопрос жизни и смерти для Британской империи[2605]. Премьер-министр от лейбористов Клемент Эттли испытывал сомнения по этому поводу. Однако преемник Идена на посту министра иностранных дел Эрнст Бевин согласился. (Говорили, что он практически полностью принял политику Идена).

Бевин рассматривал регион как богатую нефтью цитадель, защищающую африканские колонии. Нуждающаяся Британия могла это использовать на протяжении многих лет. Левант, которому предстояло оставаться в сфере влияния Великобритании благодаря новым договорам, оказался жизненно важным «для нашего положения великой державы»[2606].

Конечно, к этому времени коммунизм представлял собой самую серьезную угрозу этому положению. Ведь Красная Армия пробилась к сердцу Европы. Советский Джаггернаут теперь угрожал покатиться на юг— к Греции, Турции и Персии. По иронии судьбы, первым государственным деятелем, который собрал и сплотил антикоммунистические силы, стал новый лидер верной оппозиции его величества. В 1945 г. Уинстон Черчилль выступал за Соединенные Штаты Европы. В таком случае континентальная Европа соединилась бы «в манере, неизвестной после падения Римской империи»[2607].

Об этом проекте памятно высказался Бевин: «Если вы откроете ящик Пандоры, то никогда не узнаете, какие оттуда выпрыгнут троянские кони»[2608].

На следующий год в речи о «железном занавесе» в Фултоне (штат Миссури) Черчилль призвал к «особым отношениям между Британским Содружеством, империей и США»[2609]. По мере усиления холодной войны Америка действительно предоставила молчаливую поддержку Британской империи, дав ей короткий новый срок жизни. В марте 1947 г. президент Трумэн взял на себя роль Британии в поддержке Греции и Турции против ударов Сталина.

Эта историческая инициатива, сформулированная в «доктрине Трумэна», помогла Бевину в оказании имперского влияния в других регионах Средиземноморья и Ближнего Востока. Но такое предприятие вызвало разочарование, особенно, в Палестине. Там конфликт между евреями и арабами привел к разрыву между Лондоном и Вашингтоном. Дальнейший исход Британии из Святой Земли стал еще одним этапом (особенно бесславным) в распаде империи.

Конечно, со времен Первой Мировой войны противоречивые обязательства Британии запутали и испортили ситуацию в Палестине. Страна была объявлена местом национального дома для евреев. Но арабов заверяли: они получат право на самоуправление.

Землю обетованную обещали слишком много раз. Казалось, что британцы сдержат слово, данное евреям. Лига Наций включила Декларацию Бальфура в британский мандат 1923 г. на управление Палестиной.

Бальфур и Ллойд-Джордж частным образом сказали Хаиму Вейцману: под национальным домом они всегда имели в виду еврейское государство[2610]. В то же самое время Уинстон Черчилль тайно одобрил незаконный контрабандный ввоз оружия евреями, при помощи которого оснащалась подпольная армия Хагана (что означает «оборона»): «Мы не будем против, но не говорите об этом»[2611].

Казалось, что даже космос на стороне евреев, наука явно соединялась с религией, чтобы обеспечить выживание самых достойных. Светские сионисты любили оправдывать свои убеждения на дарвинистской основе. Например, Артур Кестлер сказал: палестинские арабы живут «первобытным, анахроничным образом, что само по себе ведет к краху. Бессмысленно спрашивать, является ли эта посылка «правильной» или «неправильной». История держит в руке кнут. А в данном случае евреи, ее традиционные жертвы, стали кнутом»[2612].

Ветхий Завет обеспечивал санкцию для окончания второго вавилонского изгнания и строительства Нового Иерусалима. Некоторые христиане действительно предсказывали второе пришествие Христа после возвращения избранного народа в Святую Землю. Наверняка их тронул вид евреев, прибывающих со слезами радости, хвалебными песнями и криками: «Сион!» Один британский полицейский писал: «Над этой волочащей ноги нестройной процессии грязных людей с бледными лицами витала какая-то странная слава. В их глазах светилось величие»[2613].

Они великолепным образом выполняли пророчество из главы 11 Книги пророка Исайи:

И будет в тот день: Господь снова прострет руку Свою, чтобы возвратить Себе остаток народа Своего…

И поднимет знамя язычникам, и соберет изгнанников Израиля, и рассеянных Иудеев созовет от четырех концов земли. (Ис. 11:11—12)

Неудивительно, что Давид Бен-Гурион, социалист-сионист, который стал первым премьер-министром Израиля, объявил: «Мандат не является нашей библией. Скорее уж, Библия является нашим мандатом»[2614]. Не вызывает удивления и то, что евреи смотрели на арабов, как Моисей на хананеев — как просто на инструменты в плане Господа для детей Израилевых.

Арабы интерпретировали эту мессианскую программу, как вызов своей вере, на который можно ответить только упорным сопротивлением — возможно, джихадом. Они были убеждены, что евреи намерены единолично завладеть Святой Землей. Избранный народ мог войти в свое библейское наследие только за счет притязаний мусульман. Поэтому звезда Давида должна победить и полумесяц, и крест.

Так, думали арабы, поток еврейских иммигрантов заставит переселиться местное крестьянство, вынужденное покинуть свои владения.

Хотя право арабов на землю представлялось юридически туманным, это были притязания реального мира, а не следующего. Они основывались на долгой оккупации и глубокой привязанности. Если процитировать их самого способного защитника, христианина Джорджа Энтони, «нет места для второй нации в стране, которая уже населена».