Сионистская стратегия заключалась в сохранении благосклонности мандатной власти. Бен-Гурион заверял верховного комиссара, что «евреи хотят, чтобы Палестина стала частью Британской империи; только в этом одном заключается безопасность»[2651].

Бен-Гурион был невысоким человеком с большой угловатой головой, резкими чертами лица, пышной шевелюрой из вьющихся седых волос и пронзительными зеленовато-карими глазами. Лидер сионистов оказался безжалостным политиком, который вместо того, чтобы говорить, «лаял и ворчал»[2652]. Но он знал, когда затаиться и притвориться: во время первой израильской переписи населения Бен-Гурион указал свое занятие — «сельскохозяйственный рабочий»[2653]. Его уверенность воплотила в жизнь наивные амбиции британских сионистов вроде Джосайи Веджвуда, который хотел, чтобы евреи «гордились тем, что они англичане. Целью должен быть седьмой доминион»[2654].

Но Бен-Гурион имел в виду, что евреи останутся на вспомогательных ролях в империи, пока не наберутся силы, чтобы выковать собственное государство. Поэтому, как он сказал, вместо того, чтобы брать око за око, они должны ответить на арабские провокации сдержанностью. Вейцман успокаивал Великобританию, утверждая, что арабское восстание было частью вековой борьбы между цивилизацией и пустыней. «Арабы — это разрушительный элемент, — объявил он. — Мы строим!»[2655]

Из прагматических соображений сионисты даже приняли вывод королевской комиссии, которую возглавлял лорд Пил, исследовавшей причины восстания. Среди других людей, которые тайно давали Пилу советы, был поборник Декларации Бальфура Лео Эмери. Он предложил «вырезать из Палестины «Ольстер», полностью арабскую территорию, в которой следует или учредить отдельную администрацию, или присоединить ее к Иордании»[2656]. В 1937 г. комиссия решила, что примирить евреев и арабов невозможно, и соответственно рекомендовала разделение. Вейцман и в еще большей степени Бен-Гурион испытывали сомнения насчет подобного решения. Они особенно были недовольны маленькими размерами своего возможного государства, хотя Пил выделил евреям треть Палестины при владении ими только примерно 5 процентами земли. Он же позволил изгнать арабское население, которое составляло 49 процентов от общего.

Однако, по крайней мере, это будет государство. Оно может вырасти от Дана до Беэр-Шевы. Оно даже расширилось бы, как представляли евреи-«ревизионисты» вроде Владимира Жаботинского и Менахема Бегина, от Нила до Евфрата[2657]. «Пустыня Негев не убежит, — язвительно замечал Вейцман. — Значение имеет первый шаг». Как сказал Бен-Гурион, это не конец, а начало.

Именно по этой причине арабы сразу же отвергли раздел. В отчаянии они пришли к выводу, что с планом Пила нужно бороться. Осенью 1937 г. их восстание, которое практически закончилось в предыдущем году и унесло пятьсот жизней, снова началось. Муфтий (который сбежал в Лондон) вдохновлял восставших, им помогали из Ирака и Сирии.

По сути оно было стихийным и низовым восстанием деревень, где более пятой части арабов теперь стали безземельными и почти всем евреи отказывали в найме на работу. В первых рядах оказалось примерно три тысячи человек, которые атаковали автобусы, поезда, мосты, апельсиновые рощи, телефонные станции, полицейские участки, правительственные учреждения, нефтепровод от Ирака в Хайфу, даже новый аэропорт в Лидде. Они грабили банки и арсеналы. Засады, взрывы и убийства стали каждодневными событиями.

Насилие было безудержным и ничем не сдерживалось. Арабы убивали тех, кого считали предателями на своей стороне, а также евреев и британцев. Еврейские милитаристы, участники организаций, которые стали известны, как «Иргун» и группа Штерна, тоже убивали тех, кого считали предателями, а заодно творили террористические зверства. Они сознательно действовали в духе сикариев времен Ирода, названных так, поскольку древние террористы носили кинжалы («сика») под плащами и закалывали тех, кто сотрудничал с Римом. Милитаристы бросали бомбы на арабских рынках в Хайфе, Старом Городе Иерусалима и других местах. Молодой поэт Яков Коэн суммировал их веру: «В крови и огне иудейская восстанет из пепла страна»[2658].

Как костер, от которого во все стороны отлетают искры, гражданская война способствовала новым сражениям и вылазкам по всей Палестине.

Британцы пытались затушить каждый пожар по отдельности. Но их разведка работала плохо, несмотря на появление «Арабских следственных центров», где полиция, часть которой была набрана из английских карательных отрядов в Ирландии, пытала подозреваемых. Пришлось понять, что партизанской тактике трудно противостоять, после чего усилить репрессии. После взрыва в кофе-баре, куда часто ходили его коллеги, один полицейский написал: «Мы тогда спустились к трусам и лупили каждого араба, которого только видели, мы разгромили все магазины и кафе, неся разорение и разрушение, кругом лилась кровь… Переехать через араба — это то же самое, что сбить собаку в Англии, только мы это не регистрируем»[2659].

Не нужно говорить, что итальянская и немецкая пропаганда усиливали степень использования британцами силы для подавления беспорядков, которое по нацистским и фашистским стандартам было скромным. Но когда англиканский епископ в Иерусалиме пожаловался на зверства, которые творит армия в северной деревне Баса, Бернард Монтгомери, генерал, командовавший 8-й дивизией, шокировал его, отвечая на каждый вопрос: «Я их пристрелю»[2660].

Министр по делам колоний Уильям Ормсби-Гор пришел в отчаяние от стычек между группами населения по национальному и религиозному вопросу. В конце концов, он проклял и тех, и других, заявив: «Арабы вероломны, им нельзя доверять. Евреи жадные, а когда освобождаются от преследования, становятся агрессивными»[2661]. Новый верховный комиссар сэр Гарольд Макмайкл, безупречно одевавшийся в костюмы из туссора бледных цветов, с жилеткой и золотыми карманными часами на цепочке, дела не улучшил. Он творил правосудие не дрожащей рукой, «никогда не колебался, никогда не прощал»[2662]. Это была концепция закона, взятая у римлян, которая, по его мнению, являлась непостижимой для восточных людей и женщин.